Осажденная крепость

Разочарованный в свое время тем, что его провели с профессорской должностью, Фан Хунцзянь старался пореже попадаться ректору на глаза. Он и не подозревал, что Гао так прост и демократичен. Что касается самого Гао, то он, как биолог, прекрасно знал, что выживают лишь умеющие приспособиться существа. Сам он полагал, что сумеет приспособиться к любой обстановке и найти для каждого человека подходящие слова. В романе «Речные заводи» о наставнике императорской гвардии говорится, что он «в совершенстве владел всеми восемнадцатью видами воинского искусства». Ректор Гао, в свою очередь, был «сведущ» во всех науках, преподававшихся на трех факультетах и десяти отделениях. Слово «сведущ» здесь следует понимать в том смысле, что он имел достаточно сведений о них, чтобы произнести несколько ничего не значащих и ни к чему не обязывающих фраз.

Если его приглашали выступить на собрании по случаю создания общества политических наук, он бойко рассуждал о международных отношениях, о фашизме и коммунизме и приходил к выводу, что наилучшей является существующая в Китае политическая система. На следующий вечер, произнося речь на собрании общества любителей литературы, он не только напоминал о том, что «поэзия — душа нации, а литература — орудие воспитания духа», но и призывал слушателей «равняться на индийца Тагора, англичанина Шекспира, немца Гете, француза… гм… (тут он произносил нечто среднее между Руссо и Рассел) американца… ну, в Америке слишком много писателей». Назавтра он выступал на форуме физиков и — поскольку атомной бомбы тогда еще не было — говорил о теории относительности нечто такое, от чего у Эйнштейна на том берегу Тихого океана горели уши; затем он чихал, глотал аспирин и уже не возобновлял своей речи, ссылаясь на простуду. В беседах с преподавателями военного дела он вызывал их расположение, употребляя время от времени крепкие словечки. Сегодня же, ужиная в дружеской компании, да еще в присутствии дам, он был любезен и галантен.

— Мы здесь сетовали на вас: зачем было размещать университет в такой глуши? — заявила госпожа Ван. — Здесь же можно умереть от скуки!

— Нет, уж вы, пожалуйста, не умирайте! Другие — пускай, но вас мне будет не хватать. Ваша жизнь дорога нам всем, не правда ли, господин Ван? — Юмор ректора вызвал у всех присутствующих должную реакцию.

Чжао сказал, что за отсутствием лучшего можно слушать радио. Фань вслед за ним тоже объявила себя радиолюбительницей.

— В отсутствии развлечений есть свой плюс, — пустился в рассуждения Ван. — Люди вынуждены больше общаться между собой, им легче завязывать дружеские, а может быть, и более тесные отношения. Наши молодые люди и дамы, надеюсь, согласятся со мной?

— Хорошо сказано! — произнес Гао так громко, как будто выкрикивал лозунг или пел государственный гимн, и осушил рюмку за всех присутствующих.

— Госпожа Ван упоминала о мацзяне… — начал было Фан.

— О мацзяне?! Разве кто-нибудь играет в мацзян? — оборвал его ректор, но госпожу Ван этот окрик не смутил:

— Да, вот наш математик забрал у нас фишки и сражается каждый божий день.

Фан продолжал:

— Нас с Синьмэем мацзян не привлекает, и мы решили приобрести карты, поиграть в бридж. Но во всем городе не нашлось ни колоды, пришлось купить шахматы. Синьмэй, проиграв однажды, в сердцах швырнул доску с такой силой, что сломал несколько фигур, так что и этого развлечения мы лишились.

Фань, отделенная от Чжао Синьмэя ректором, улыбнулась молодому человеку и сказала, что никак не ожидала от него такого ребячества. Лю поинтересовалась, как ведет себя в случае проигрыша Фан Хунцзянь. Ректор заявил:

— Шахматы — это очень хорошо. Хорошо и то, что вы не нашли карт — все-таки это азартная игра. Студенты пронюхают — будет неловко. Ли Мэйтин запретил студентам играть в карты, а согласно правилам совместной жизни преподавателей и студентов…

Ну, понесло… Только что был нормальным человеком и вдруг опять превратился в чиновника, подумал Фан. Ему хотелось надерзить: «Сделайте игру преподавателей в мацзян доступной для студентов — вот вам и будет совместная жизнь». Но тут госпожа Ван нетерпеливо перебила ректора:

— Когда я слышу об этой совместной жизни, у меня начинает болеть голова. Это все затеи Ли Мэйтина, который живет здесь без семьи, а до семейных ему дела нет. Я до сих пор действительно не играла в карты, боялась лишних разговоров, а теперь нарочно буду играть. Если вы, господин ректор, сочтете нужным меня наказать — наказывайте, но Ли Мэйтин пусть ко мне не суется.

В предложении хозяйки, чтобы ректор сам ее наказывал, Гао усмотрел кокетливую фамильярность и сказал, покраснев:

— Ну, что вы! Конечно, в руководстве учебным заведением встречаются свои трудности, это вам и господин Ван скажет, но коллеги должны быть терпимы друг к другу.