Осада (СИ)

Женщина дернулась, но лицо ее даже не повернулось к Косому. Он не мог понять, слышит ли она его. Понимает ли. Вообще, способны ли мертвецы слышать. Или видеть. Ведь она, с вытекшими глазами, а, все же, каким-то образом бродит по кладбищу. Вот разыскала его склеп. Вернее, свой, в котором ее оставили, казалось, насовсем.

– Ты к себе пришла? – снова задал вопрос он. – Или ко мне? Ну хоть как-то ответь, только чтоб понятно было.

Женщина будто услышала его слова. Она подняла руку, закрыла лицо, потом отвела и опустила на его колено. И тут же убрала.

Что это могло означать? Что она знает его и что он тоже должен знать ее? Или всего лишь просьба укрыть ее как-то? Косой терялся в догадках. Он позабыл о бое совершенно, в эти минуты думал только о той, которая пришла к нему. Ведь ни одна женщина, кроме нее, не приходила к нему. Тем более, на свалке. Те женщины изгнали и его, и Чуму, ну ладно, Чума был импотентом, но ведь вроде он не был. Косой жаждал их объятий, хотел бы иметь связь, пусть непрочную, пусть на один раз, но хоть какую-то. Он возжелал, но был немедля отвергнут. Даже теми, кто получал право лишь кормиться на свалке, не проживая в кривых картонных домиках на ее территории. Даже для них он имел статус неприкасаемого. Коему оставалось лишь кладбище, одиночество и самоудовлетворение.

И вот вчера к нему пришла мертвая. Не то нашла, не то пожелала быть с ним. Кто же она такая, весь вечер гадал Косой, неужели его супруга – из той, неведомой прошлой жизни? Но ведь она упокоилась вместе с мужем – одинаковые фамилии на склепе ясно давали понять именно это. Может, любовница? Скорее, близкая знакомая. Или бывшая супруга, да, бывшая, ведь все возможно. О себе он не знал даже имени и фамилии. Странно, что способность к аналитическому мышлению осталась – и теперь, вот как сейчас, поражала Косого причудливыми извивами построений.

Кем же он сам был прежде? – ужели настолько иным, что вся его нынешняя природа: пить водку с пивом, материться через слово, давить вшей по мере появления и ловко прятаться от ментов в самых неожиданных местах, – вся она внедрена в его сознание первым и единственным приятелем по новой жизни Чумой. В чистое, словно бумага, сознание, на котором Чума вольготно устроившись средь крестов, повествовал неофиту мудрости бездомной жизни, поражая его примерами, отвратительными и притягательными в своей бесстыдной откровенности. А Косой внимал, чувствуя, как заполняется мозг новым знанием, усваивал уроки, подобно прилежному ученику. И через пару месяцев был способен сдать выпускной экзамен на выживание в условиях бездушного брезгливого города.

– Кто же ты? – спросил снова Косой, тоскливо смотря на мертвую. Та не поворачивалась. Но снова закрыла лицо рукой и снова опустила ее на колено. – Может, ты просто  гулящая девка, которой и после смерти мало, дешевая потаскуха, …, которая нашла для себя живого. Ты же видишь, – продолжил он, заводясь, – я к другой не пойду. Мне идти не к кому. Ты это понимаешь, …, прекрасно понимаешь. Вот и цепляешься, думаешь, сможешь удержать убогого. Да у тебя лица-то нет. Ты ж забыла, что вся твоя красота давно сгнила и потрескалась. И между ног у тебя ветер воет.

И резко замолчал. Женщина внезапно поднялась. Так резко, что стукнулась головой о низкий свод склепа.

– Ты куда? – Косой поднялся за ней. – Подожди. Слышь, ты это, ну… прости что ли. Я ж не это… – слова испарились, пелена снова окутала его, он не мог и слова связать. – Я не хотел обидеть. Чего ж от меня хочешь. Ну прости, подожди, в самом деле, прости. Я…

Она открыла решетку, выползла наружу. И только тут Косой понял, почему, и немедленно заткнулся.

Мимо, негромко переговариваясь, прошли трое омоновцев, подсвечивая путь налобными фонарями; небольшие фонарики укреплены были и на автоматах. Женщина, ступая совершенно неслышно, подходила к ним чуть сбоку и сзади, наискось.

– А потом двинем в обход старых участков, – распорядился один из них. И тут же обернулся, словно почувствовав. Не раздумывая ни секунды, открыл огонь. И не прекращал стрелять секунды три-четыре, пока рожок не опустел.

– Вот сука, – смачно ругнулся он, подходя к убитой женщине. – Не, сдохла, гадина. Я ей всю морду разворочал. Всё. Надо тащить к остальным. Скажи, старое кладбище, а столько мертвяков ходит, … их всех.

– Сержант, ты бы поменьше выражался. Кладбище все же, – произнес его товарищ.

– … кладбище! – ответил он громко. – Мы уже четверых потеряли, а ты, …, кладбище!

– За … я тебе морду наквашу, – дернувшись вперед, ответил второй. Третий омоновец, до сих пор остававшийся в стороне, с трудом разнял товарищей, напомнив о бдительности.

– Да тут бдеть, не перебдеть, – зло ответил сержант. – Из всех углов валятся, гады, чтоб им…

Сержант подхватил мертвую за ноги и потащил за собой. Черный след протянулся по аллее.