Осада Азова

В это время в Москву прибыл гонец с Дона. Он привез войсковое спешное письмо, в котором были описаны тревожные дела. Думный дьяк Лихачев, взглянув на письмо, тут же отдал его царю. Тот стал читать, тихо шевеля губами:

«Мы писали к тебе, государю, с Наумом Васильевым, что мы от великого осадного терпения и от разорения турских и всяких воинских людей всем стали скудны, наги, и босы, и голодны, никаких хлебных запасов, ни свинцу, ни пороху нет, и взять, государь, стало негде. А буде, государь, изволишь то место, Азов-город, принять, и о том к тебе, государю, наперед сего писано с Наумом Васильевым со станицей, чтоб на то место велеть прислать своего государева воеводу с ратными людьми к Рождеству Христову. И тот, государь, срок давно прошел, Наумова станица сидит в Москве, а к нам твоих государевых ратных людей ниоткуда и по се число не бывало. Вконец мы разорены, помираем голодной смертью, а и жить, государь, стало нечем: весь город и избы все разбиты, а многие, государь, люди лежат от ран вельми больны, а иные стали без очей и без рук и без ног. А иные, государь, многие, дожидаючись твоего государева указу, из города поразбрелись кормиться вверх по реке, потому, государь, что в городе стало пить и есть нечего. А только, государь, велишь к нам прислать своего воеводу с ратными людьми вскоре, и мы, холопи твои, рады тебе, государю, служить с твоим государевым воеводою и с ратными людьми, сколько милосердный бог помощи подаст, и против твоих государевых недругов стоять и помереть готовы вместе за один, и головы свои положить…»

Казаки из наумовской станицы сидели молча и сурово. Им больше чем другим были близки и знакомы страдания людей на Дону.

Царь надолго задумался. Он совсем по-старчески обмяк в высоком своем царском кресле, голова его поникла.

Тягостная тишина наступила в Столовой палате. Бояре стали поглядывать друг на друга, заворочали глазами, как ночные совы. Бояре не знали, что было написано в письме. Они только догадывались, что Федор Лихачев вручил царю какую-то дурную бумагу. А зачем? Какую?

По прямому, морщинистому лбу царя все чаще скатывались крупные капли пота. Руки задрожали, плечи задергались, а сапоги его, красного сафьяна с высокими каблучками, застучали мелкой дробью.

Ни один боярин, даже и сам Федор Лихачев, не посмел в эту минуту пошевельнуться. «Не падучая ли хватила царя? – так думали бояре. – Не смерть ли пришла нежданно-негаданно?»

Царские глаза медленно закрывались. И наконец усталая голова, словно подрезанная, свисла набок, плечи опустились, пальцы рук разжались. На пол, тихо шурша, белой птицей слетело письмо. Оно легло раскрытым у ног царя.

Думный дьяк Лихачев, всем телом вздрогнув, закричал:

– Бояре, государь, видно, преставился! – И тем разорвал тишину.

Бояре вскочили, загомонили:

– Как так? Как же это, бояре? Как же нам быть без царя в такое страшное время? Владычица, заступница, заступись, отврати ты горе сие великое от нас и всея Руси!

– С чего бы это сотворилось? Помилуй бог!

– Не умысел ли какой злонамеренный?

– Помилуй нас! – послышались в палате басистые, тонкие, хрипловатые, приглушенные боярские голоса.

Подошли ближе. Стоят. Смотрят. Глазам не верят. Молчат.

– Дозволь, боярин, слово молвить, – послышался тихий и спокойный голос.

– Молви, – сердито и шепотом сказал Лихачев.

Есаул Порошин подошел поближе к боярину. Стройный, крепкий, молодцеватый.

– Следовало бы окропить государя свежей водой, – сказал он, – и дать крепкого вина.

Федор Лихачев с двумя высокими дьяками и с двумя рындами метнулись в соседнюю палату и принесли оттуда большую серебряную чашу со свежей водой. Принесли и малую золотую чашу с церковным вином. Стали кропить царя водой, поить вином. А бояре тем временем уже с любопытством кружили возле таинственной бумаги, лежавшей на полу. Никто не решался поднять ее, только глядели, затаив дыхание, словно на горящий фитиль перед бочкой с порохом.

Царь медленно открыл мутные глаза, с трудом выпрямился, положил вялые, непослушные руки на подлокотники. Большим шелковым платком, который он сам достал из кармана, вытер мокрое лицо и лоб. Силы медленно приходили к нему.

– Не угодно ли царю нашему батюшке пойти в опочивальню? – виновато сказал Лихачев.

– Не угодно! – раздраженно сказал царь. – В такое время на Москве почивают только бездельники. Поди-ка сам в опочивальню. Доопочивались! А все из-за кого? – передохнув, продолжал царь. – Из-за тебя. Ты все почиваешь в своих хоромах, квас не в меру пьешь, а дел государевых мало справляешь и мало знаешь.

– Царь-государь…

– Молчи, душа черствая! Знаю наперед, что скажешь. Молчи… Из-за твоего упрямства и лентяйства опо­стылел ты мне. Из-за твоего опохмеленья квасом да твоего неумеренного опочивания затянулось дело с Азовом. Думный дьяк, печатник!

Царь покачал головой.

– Царь-государь! Да я же… Помилуй…