Ось земли

Он последовал за ней, чувствуя, что не может сопротивляться ее зову.

Сразу за техникумом начинался старый лес, покрывший склон холма, ведущего к Пьяне. Они пошли широкой, хорошо утоптанной тропинкой к реке и вскоре достигли ее берега. Быстрые воды Пьяны сверкали под луной таинственным жемчужным светом. Где-то в ивняке посвистывала иволга, прохладная сентябрьская ночь уже опустилась на округу. Они сели на траву у берега. Дрожащий от возбуждения Севка обнял девушку за плечи и увидел, что она повернула к нему свое лицо, закрыв глаза. Севка поцеловал ее и теряя разум от нетерпения, повалил на траву. Воля не сопротивлялась. Пока Севка снимал с девушки белье, странные мысли прыгали в его сознании. Он видел лицо Насти, какой-то голос кричал ему, что он преступник, а другой голос одобрительно смеялся. Парень не мог понять, кто же из них прав, и ему казалось, что сейчас надо сделать самое главное – перейти в новую жизнь, стать мужчиной.

Все кончилось неожиданно быстро и он ничего не успел толком понять. Он сидел рядом с Волей растерянный и недоуменный. «Что я наделал, – думал он? Зачем я это сделал? Чепуха какая-то. А как теперь быть с Настей? Что теперь делать с Волей?»

А Воля не спеша привела себя в порядок, села к нему на колени. Обняла за шею. Крепко поцеловала и сказала:

– Теперь мы всегда будем вместе. Правда?

Зовет гора Магнитная

Встреча со Сталиным стала рубежной для Александра Александровича. Всю свою долгую жизнь он прожил в спокойном понимании правоты своих убеждений. Убеждения эти были просты и покоились на либеральных ценностях западного общества. В старости к нему пришла православная вера, но и она не заставила по иному взглянуть на свой внутренний мир, складывавшийся многими десятилетиями. Но вот сначала появился суматошный Поцелуев, у которого, казалось и системы взглядов-то не было, но его разговоры заставляли Зенона мучительно задумываться над тем, что, казалось бы, совсем недавно не вызывало сомнений. Особенно сильно Порфирий поколебал мнение профессора в отношении сталинизма. Раньше тот был уверен, что Сталин – явление чуждое для России, чуждое, враждебное и губительное. Жестокий диктатор, интриган, убийца. Он никак не мог понять, отчего Порфирий, представитель свободно мыслящей богемы, верующий христианин, человек, узнавший тайны времен, так яростно защищает Сталина? Что за наваждение такое? Когда же Александр Александрович лично повстречался с вождем, его представления о диктаторе изменились. Да, Сталин спокойно говорил о своем пренебрежении к общепринятым нормам буржуазного права в борьбе со смертельными противниками. При этом в высказываниях его чувствовалось неколебимая убежденность. Западный политик такие вещи никогда бы не высказал. А на практике? Разве закулисная жизнь европейской и американской политики не полна злоупотреблений правом? Разве не финансовые группировки привели к власти диктаторов тридцатых годов, которые издевались над законами как хотели? Может быть, Сталин прав: вся юриспруденция западного мира выдумана совсем не для того, чтобы торжествовала справедливость, а для того, что бы сильнейшие могли ею пользоваться в своих интересах? И следовать ее постулатам – означает играть роль глупенькой жертвы? Но то, что делал сам Сталин, вызывало в душе Зенона протест. Профессор в конец запутался и очень хотел наконец-то прояснить всю эту путаницу. Но как? Однажды, в минуту мучительных раздумий ему пришла мысль окунуться в гущу сталинских строек социализма и посмотреть изнутри, как происходит нарождение нового общества, что думают простые люди о происходящем.

Зенон без труда подбил Поцелуева на путешествие в Магнитогорск и ему казалось, что здесь, в немыслимых условиях труда, в грязи и болезнях, в полуголодном быту рабочих, Порфирию будет непросто доказать, что социализм – общество будущего.

Они переместились в 1932 год, на строительство гигантского магнитогорского металлургического комбината. Стоял октябрь, было холодно. Небо источало непрерывный мелкий дождь, заливший все дороги между бараками, в которых жили строители. Бараки, бараки, бараки – бесконечное море дощатых, бревенчатых, брусовых общежитий, без воды, без удобств, со скудным светом слабых электрических груш, с кислым запахом просыхающей мокрой одежды и бесконечным гомоном жильцов за стенками. Бараки словно короста облепили всю местность вокруг заводов и домен, ветхостью своею указывая на временность собственного появления. Они и вправду, начали понемногу отступать. По окраинам стройки уже стояли кирпичные жилые дома, но их пока хватало только на иностранных специалистов и инженеров. Большая часть строителей с семьями ютилась в бараках, над которыми стоял зловонный запах помоек и выгребных ям.