"Орлы Наполеона"

— Я уже говорил вам, что у меня всего три жандарма. А после исчезновения Пифо и вовсе два. — Мартен принялся выколачивать трубку. — Мы, конечно, в стороне не останемся. Но, понимаете ли, когда люди сбиваются в толпу, они вроде как звереют. Чтобы разогнать их, нужна сила. А у меня её нет. И я от души… понимаете ли, от души… советую, мсье: уезжайте от греха подальше. Всякое может быть. Не любят у нас чужаков, а уж русских тем более. Извините, само собой.

Сергей не выдержал — грохнул кулаком по столу. Мартен, однако, и бровью не повёл. Вздохнул только.

— Вы мне хоть стол сломайте, на здоровье… Поймите только, что я добра вам желаю.

— Себе вы добра желаете, — сказал Сергей тихо и яростно. — Случись что со мной в вашей деревушке, вам начальство голову оторвёт.

— Это уж непременно, — согласился сержант невозмутимо. — Только вам от этого легче не будет. Не дай бог, конечно…

Дверь в кабинет распахнулась, и быстро вошёл Бернар. Достойный мэр выглядел озабоченным, коричневый сюртук был небрежно расстёгнут, трехцветный шарф с талин сполз чуть ли не по самые… ну, в общем, сполз.

— А-а, виновники торжества в сборе, — сказал с оттенком неприязни, не утруждаясь приветствием. — Удачно, удачно… Вы объяснили им ситуацию, Мартен?

— Объяснил, мсье мэр.

— Сообщили, что им надо покинуть Ла-Рош, и чем раньше, тем лучше?

— Сообщил, само собой.

— Очень хорошо. — Повернувшись к Сергею, требовательно заглянул в глаза. — Вы всё поняли, мсье Белозёров?

Сергей неожиданно рассмеялся. И нервный же вышел смех… Как! Его, знаменитого художника, президента академии, приехавшего по воле российского императора, чуть ли пинками выпроваживают из крохотной деревушки, которую и не на всякой-то карте найдёшь. Предлог при этом самый что ни на есть нелепый, идиотский, оскорбительный: мол, русский живописец привёз беду в тихую сельскую коммуну…

— Напрасно смеётесь, мсье, — заявил Бернар. — Ничего смешного в сложившейся обстановке нет. Всё очень печально.

— Куда уж печальнее, — согласился Белозёров. — Меня, гражданина России и гостя французского правительства, гонят взашей…

— Никто вас не гонит. По крайней мере, пока. Рассчитываю, что вы как человек умный взвесите обстоятельства и покинете Ла Рош сами, по доброй воле. И немедленно!

Сергей сжал кулаки.

— Предположим, что не покину, — прорычал с прорвавшимся бешенством. — Что тогда? Что вы сделаете?

— Я? Ничего. Разве что умою руки. А потом в любой инстанции заявлю, что при свидетелях настоятельно предлагал вам избежать конфликта с местным населением. То же самое предлагал также начальник полицейского участка. И если вы к нам не прислушались… что ж, тем хуже для вас.

В разговор вступил бледный от гнева Марешаль.

— Вы сами-то поняли, что сказали, господин Бернар? — гаркнул он. — Вы сознаёте меру последствий, если с головы мсье Белозёрова хоть волос упадёт? Распрощаетесь с должностью мэра, и это в лучшем для вас случае…

— Сделайте одолжение, — сказал Бернар, пожимая плечами. — На что мне это кресло? Одни хлопоты и ничего больше. Пожалуйста! Мои виноградники останутся при мне…

— Да? В тюремной камере они вам не понадобятся.

— Как так, в камере?

— А вы что думали, господин пока ещё мэр? За международный скандал на территории вашей коммуны вас шампанским будут поить? У правительства тяжёлая рука, предупреждаю! Понадобится, так возьмёте ружьё и вместе с сержантом будете лично охранять мсье Белозёрова. Круглосуточно! Вам ясно?

Бернар побагровел и дрожащими пальцами рванул галстук. Подскочил к Марешалю.

— Насчёт международного скандала объясните моим жителям! выкрикнул он, злобно глядя на чиновника. — Я не виноват, что здесь в каждой второй семье дедушка или прадедушка воевал в армии императора! И слово "русский" означает "враг"! Не смейте меня пугать, молодой человек! Лучше подумайте, что правительство далеко, а местное население близко…

Мартен неожиданно к чему-то прислушался и, резко встав, подошёл к окну. Выглянул. Тихо выругался.

— Ближе, чем хотелось бы, — пробормотал, кусая губы.

Следом к окну приник Долгов.

— О, чёрт! — только и сказал, качая головой.

— Что там, Борис? — нервно спросил Фалалеев.

— У входа в ратушу толпа собралась. Всю площадь запрудила…

Интерлюдия (10 марта 1871 года)

Бисмарка[29] боялись.

Его бульдожье лицо с густыми обвисшими усами, его широкие плечи и зычный голос, его грубость и бесцеремонность наводили на окружающих трепет. Мощная воля и гранитная уверенность в собственной непогрешимости подавляли. Сам король прусский (а теперь и германский император) Вильгельм Первый в присутствии своего вечно недовольного канцлера порой терялся. Спорить с Бисмарком? Себе дороже…

Канцлер знал, чего хочет, и умел добиваться своих целей. Он рвался к ним с яростью раздразнённого красной тряпкой быка, сметая с пути все преграды. Люди, армии, государства и короли — всё пасовало, всё отступало перед натиском бывшего прусского юнкера, ставшего первым политиком Европы.