Орлы и ангелы

Ткань ее джинсов ритмически шуршит при каждом шаге. Джесси так не шуршала, и когда я протягиваю руку, чтобы взять ее за плечо, оно оказывается слишком высоко от земли, и пальцы мне щекочут длинные тонкие волосы. Я отдергиваю руку и прячу в карман, но от Клары так легко не отделаешься.

Прежде чем мы добираемся в Первый округ, я сворачиваю налево. Мы проходим Иозефштадтом в Квартал Медиков, где камни, из которых выстроен город, превращаются в могучие массивы, где каждое здание представляет собой особую, прямоугольной формы планету. Мы попадаем на дорогу, опоясывающую комплекс Старой больницы, но, прежде чем описываем полный круг, упираемся в здание Медицинского университета и поневоле избираем иное направление. По этому городу я вечно перемещаюсь так, и только так, ходом коня от квартала к кварталу, никогда — по прямой и никогда не являясь хозяином собственного маршрута. Значительно отклоняясь от цели, часто чувствуя себя заблудившимся и в конце концов, скорее случайно, попадая все-таки, куда мне надо. Не знаю, догадывается ли об этом Клара. Джесси догадывалась. В наших ночных прогулках мы крепко держались за руки, чтобы часом не разойтись в разные стороны и не потерять друг друга.

Беру Жака Ширака за передние лапы, ставлю их на парапет, показываю ему воду. И вот он уже пьет, и пьет жадно, его язык шлепает по воде в ритме вальса, эти шлепки звучат среди каменных стен так громко, что у меня на мгновение возникает иллюзия, будто раздается цокот копыт и вверх по улочке едет фиакр — один из тех, что я постоянно слышал за окнами венской конторы. По балюстрадам каменных лестниц вьется унылый плющ, там и тут торчат четырехглавые фонари, похожие на виселицы. Любой из нас — Клара, пес, я, плющ и каменные колонны — отбрасывает расчетверенную тень, похожую на звезду.

Рядом с замшелым водометом, изображающим голову толстощекого мужчины, а на самом деле морду, похожую на жопу, висит на ржавых гвоздях мраморная доска. Клара, прищурившись, смотрит на нее, подставляя руки под струю, смачивает себе виски и затылок под «конским хвостом».

Что это такое, спрашивает она.

«Когда листья оседают на ступенях, веет осенью осенней на осенних, веет преданным предательски преданьем», отвечаю я, пропускаю центральную часть стихотворения и с улыбкой произношу концовку:

«Утонуло бесконечно дорогое, и прекрасное пропало под водою».[9]

Ты что, говорит, когда читаешь стихи, всегда отворачиваешься?

У нас над головой неистовствуют полчища мух, атакуя молочно-белые шары, почерневшие в тех местах, где с изнанки образовались уже целые мушиные кладбища: вот как заканчивают те, кто достиг заветной цели. Стоя у парапета, мы видим внизу, у спуска к реке, пса: изогнувшись в форме вопросительного знака и резко отклячив хвост, он гадит наземь под низкой мраморной стеной.

Вот там, внизу, говорю я, мы и сидели однажды ночью, и вдруг она втиснула мне в руку запечатанный конверт. Я видел по ней, что такое решение далось ей не без колебаний. Я вскрыл конверт — и в нем оказался маленький белый сугроб, а когда я поднес его к глазам, в микроскопических изломах заиграли искорки света.

Так не пойдет, говорит Клара. Это фантазии.

Как хочешь, отвечаю, но самой чистой воды.

А что насчет чистого листа, с которого следует начать, спрашивает.

А это, говорю, как с первой любовью, она может давным-давно закончиться, но все равно вливается в твою жизненную мелодию лейтмотивом.

Глупости, говорит Клара.

Поступив в университет, я полностью отказался от наркотиков, говорю я ей, и было это отнюдь не просто. Но когда у меня в ладони очутился «снежок», который дала мне Джесси, я почувствовал себя человеком, на протяжении долгих лет возводившим игрушечный небоскреб из спичек; в последний миг, когда работа уже завершена, последнюю спичку он держит наготове, а в груди у него колотье, а во рту — слюнки. И вот он чиркает этой спичкой и подносит ее, горящую, под фундамент, и происходит взрыв, чудесный многоступенчатый взрыв, одна серная головка вспыхивает вслед за другой, и вот уже пламя охватывает стены и поднимается по ним до самого верха. Это пламя, понял я, прекраснее всего, что есть на свете. В груди у меня было колотье, а во рту — слюнки. Джесси даже не пришлось делиться со мной своими колебаниями.

Каким же надо быть идиотом, говорит Клара, чтобы завязать, выдержать столько лет, а потом начать все сначала.

Я подумал тогда, отвечаю, что нет ничего более бессмысленного, чем спичечные небоскребы, если их не пожирает пламя.

Крайне афористично, говорит Клара, я непременно тебя процитирую. Истина, однако же, заключается в том, что твоя Джесси входила в шайку наркоторговцев и они подсаживали на наркотики других людей, чтобы те на них работали.

Как ты это изящно и безобидно сформулировала, говорю. А какую же, на твой взгляд, работу я мог выполнять для Джесси?

А это, говорит, ты мне еще расскажешь.

Когда я встаю, диктофон шлепается на скамейку. Поосторожнее, наезжает на меня Клара. Она раздражена, потому что мы говорим, а не наговариваем.

Здесь, говорю, мы с ней вечно спорили.