Орлы и ангелы

Клара не реагирует ни на пинки, ни на удары, а калечить ее мне не хочется. Может, она больна, может, у нее СПИД, и последнее как раз было бы неплохо, я подцепил бы от нее заразу, вот только представить себе не могу, как бы я смог в нее проникнуть.

Все время ломаю голову над тем, как она будет выглядеть с короткими волосами, ищу среди бумаг на письменном столе ножницы, не нахожу, натыкаюсь вместо этого на трехцветную авторучку, и у меня пропадает охота продолжать поиски. Набираю ведро воды из-под крана, отпиваю, брызгаю на нее, осторожно и понемногу, чтобы не напугать, я ведь хочу только помочь, слежу и за тем, чтобы влага попала ей в рот и чтобы она ее выпила.

Послушай, говорю я ей прямо в ухо, я расскажу тебе все, до конца. Но мне надо знать, что ты меня слышишь. Слышишь и слушаешь.

Открывает мокрые губы, отдирает от нёба язык.

Я тебя слушаю, говорит.

Я не могу сосредоточиться, все время вполуха прислушиваюсь к происходящему на улице. Не понимаю, почему никто еще не явился, не понимаю, почему они оставляют нас в покое. С их стороны это лишено смысла, вот что меня нервирует. Мне необходимо найти себе какое-нибудь занятие.

Дверь в первом этаже дома, через который проходишь сюда, во двор, открывается без усилий, древесина настолько прогнила, что не крошится, а продавливается, как глина. Комната буквально заросла паутиной и наполовину заставлена старыми ведрами с краской, их тут целая пирамида, видимо, когда-то собирались сделать ремонт. За дверью обнаруживаю штабель инструментов — клещи, швабры, сверла, молотки, — металлические части настолько проржавели, что по цвету почти не отличаются от деревянных, во всяком случае в темноте. Выбираю предмет, выглядящий крепче остальных, это лопата.

Ни одной беззащитной улитки у колодца, или он высох, или ангелы онемели. Крышка доставляет мне больше трудностей, чем в прошлый раз, но при помощи лопаты, используемой в качестве рычага, мне удается свернуть ее набок. Остальное — вопрос земного тяготения, я успеваю вовремя убрать из-под нее ногу. Руки и плечи у меня ободраны здешним кустарником, царапины уже начинают чесаться. Мглой и мшистой стужей веет из непроглядно черной глубины. Достаю зажигалку, но ее пламя освещает жерло колодца лишь на какие-то полтора метра, а вот меня ослепляет совершенно. Надо подождать, прежде чем отважиться вновь открыть глаза. Да и кокса нюхнуть не мешает. Что бы ни таилось там, на самом дне, от меня оно не сбежит.

Сажусь на край, луна стоит в небе уже малость выше, ломаю несколько веток, чтобы она светила в колодец. В кустах повсюду разбросано битое стекло, словно бы повторяющее рисунок небесных созвездий. Вновь гляжу вглубь. Теперь в сплошной темени различаю несколько чуть менее черных, чем все остальное, контуров. И это все.

Вырываю вслепую несколько страниц из Клариного регистратора, скатываю каждую обеими руками в толстую трубочку и раскладываю их рядком на краю колодца. Они белеют в полутьме; еще не будучи подожжены, они прибавляют света. Зажигаю первую, держу пламенем вниз, пока оно не касается моего запястья, потом отпускаю в колодец.

С уверенностью устанавливаю, что внизу лежит синий пластиковый мешок для мусора и он чем-то наполнен. Какими-то отходами огорода, допустим. В конце концов, двор можно с некоторой натяжкой назвать огородом или хотя бы бывшим огородом. Возможно, здесь косили траву, пропалывали сорняки, отрубали сухие ветви и сваливали все это в мешки. Мешок вроде бы покрыт сверху какой-то грязью. Допустим, его присыпали землей, а потом ее частично смыло дождем. Смыло так, что кое-где мешок проступил наружу.

Отпускаю в колодец одну за другой восемь бумажных трубочек, и последняя из них долетает донизу, не успев погаснуть. Так что мне теперь виден даже пепел семи ее предшественниц. Вижу я и еще кое-что. Изнутри мешок распирает нечто более светлое, так что он в этом месте едва не лопается; похоже, мешок надели на это нечто в обтяжку, а потом оно разбухло, раздулось, начало рваться наружу. Строго говоря, это нечто напоминает человеческое лицо, напоминает крупную, налысо выбритую голову. Начинает пахнуть горелым пластиком. Раньше я и сам был точно таким же разбухшим, правда по другим причинам. То, что, вполне возможно, лежит внизу, было, во всяком случае, достаточно стройным, чтобы скрестить руки на груди, разведя пальцы по плечам. Но сейчас я строен или, вернее, тощ, а нечто внизу превратилось в большого белого кита; даже если дело всего лишь в оптическом обмане и в мешке находятся отходы и мусор, все равно это кит, и ему воздано по справедливости. Пламя гаснет, в колодце опять воцаряется непроглядная темень. Не поджигая девятую трубочку, я отпускаю ее, белую и невредимую, вниз, во тьму. И мне кажется, что я вижу, как она белеет на дне, правда очень слабо. Едва заметно.