– Желаю покоиться рядом с местом, где мечтал основать Рейнскую Сечь. Хотел, чтобы казаки жили здесь по-настоящему свободными людьми, поступали по совести и справедливости… как когда-то на Запорожской Сечи! Не на нынешней… а на той, на которую мы некогда приезжали – помнишь?
– К кошевому Иванцу?
– К нему. Итак, похороните меня здесь…
– Не говорите такого, гетманыч!..
– Не перебивай. Похороните на этом самом месте, при дороге. Поставьте простой казацкий крест. Без надписи. Только шапку казацкую сверху положите.
Очередной приступ боли вновь принудил его застонать.
– Может, лучше бы вам помолчать?
– Ты лучше слушай, Каролик. Слушай и на ус мотай.
– Да, гетманыч.
– Итак, если напишете мое имя и титул, то боюсь, что когда эта земля отойдет пруссакам, они осквернят могилу. А так будут лежать мои косточки спокойно, пока крест не сгниет, а могильный холмик дождиком не размоет, ветерком не развеет.
– Вы и в самом деле этого желаете?
– Да. Чем я лучше простых казаков?
– Вы – гетманыч, сын Пилипа Орлика – сподвижника гетмана Ивана Мазепы, великого благодетеля нашей родной Украйны.
– Так, гетманыч, но…
Неуверенная улыбка неожиданно искривила губы раненого, и он проскрежетал: – Знаешь, Каролик… Когда-то один человек бросил в мой адрес поговорку: ни одного перекреста могилки не видно! Тогда я обиделся, а теперь вот подумал: он таки прав! Скромная могилка моя со временем сгинет…
– Гетманыч, как можно говорить такое?!
– Оставь, Каролик! Ты же знаешь, что моя матушка – Герциковна, а Герцики – род выкрестов.
– Пусть бы у того негодяя язык распух, если он вам такое сказал!
– Дорогой мой Каролик, он уже давно в лучшем мире! Вскоре наши души встретятся, и я найду для этого человека достойные слова… Но правду некуда девать: когда-то я очень обиделся, теперь же понял, что он прав… По крайней мере касательно моей могилки…
– Гетманыч, перестаньте немедленно! Вы – самый достойный человек из тех, кого я только знал или знаю!
– И даже более достойный, чем благородный мой отец Пилип Орлик?
– Ну, это другое…
– Вот видишь, и ты не всегда прав… дорогой мой побратим Кирило.
– Вы так давно не называли меня настоящим именем…
– Да и меня зовут по большей части Григором Орли. Только она…
– Ваша жена?
– Так, любимая моя Олена. Перескажи ей…
Раненый вдруг сомкнул губы и молчал так долго, что телохранитель испугался наихудшего. Но это еще был не конец – Григорий глубоко вздохнул и произнес:
– Впрочем, не хочу, чтобы слова моей любви полились к ней из чужих уст. Даже из твоих, Кирило… Ты не обижаешься?
– Как можно обижаться на вас, гетманыч? Да еще учитывая ваше нынешнее состояние…
– Хорошо. Итак, твое верное сердце само поймет, что сказать моей любимой Олене. Лишь одно прошу передать непременно: моя истомившаяся любящая душа будет ожидать ее в Божьем саду, где величественно поет хор небесных ангелов, прекра…
Окончание последнего слова вылетело в воздух длинным тихим выдохом. Рука, сжимавшая ладонь телохранителя, на один миг вздрогнула и безвольно упала. Каролю даже показалось, что пальцы мгновенно окаменели – хотя так не бывает, конечно же. Не желая верить в очевидное, он очень осторожно полез в карман, вытащил оттуда растрепанное перышко, поднес к лицу Григория.
Ни одна ворсинка не шевельнулась.
Отмучился, сердечный…
Кароль медленно поднялся на ноги, снял с головы шапку и склонил чубатую голову. Так же поступили шестеро казаков, сопровождавшие гетманыча в последний путь на берег Рейна.
27 декабря 1759 года от Рождества Христового телохранитель Кароль, Филипп и Карл-Густав Штайнфлихты прибыли в замок Орли. Там их встретила вдова Григория Орлика – благородная госпожа Луиза-Елена ле Брюн де Дентевиль. Кароль передал ей шпагу и боевые ордена гетманыча, а также личное письмо его королевского величества Луи XV: