Орленок

— А ты что же, думал партизанить, да без тревоги? — усмехнулся Шура.

— Ну какой из меня партизан! — насупился отец. — Не к лицу вороне в павлиньи перья рядиться. Помочь — я с дорогой душой помогу, медом ли, мясом ли, мукой… не жалко. Что узнаю, расскажу. Отчего не рассказать? Только вояка из меня, чего там греха таить, никудышный. Я, сынок, сызмалетства пчеловодом был, рыбачил. Опять же охотник я неплохой и хозяин тоже. Кого хочешь спроси, никто не похает. Но чтобы воевать…

— Ты, отец, это оставь! — сурово оборвал его сын. — Ребята воюют, женщины, а уж мужчине совестно руки складывать. Да и податься тебе теперь некуда, кроме как к нам в землянку. «Жена — коммунистка, сын — партизан», слышал?

Павел Николаевич молчал. Шура говорил с ним, как старший. И возразить ему было нечего. Отступаться и правда не приходится. Он вздохнул и оглянулся на родную деревню, чуть намечавшуюся в поздних сумерках.

Чтобы обойти немецкие посты, приходилось дать крюку и переправляться вброд через речку. Ледяная вода колючими иглами впилась в обнаженные ноги, выскочили на берег, как ошпаренные. Бежали босиком, пока не обсушил ветер. Потом обулись, пошли медленнее. Углубляться в лес ночью не стоит. Павел Николаевич, как опытный охотник, хорошо это знал. И с дороги сбиться легко, да и свои могут обстрелять, не распознав. Заночевали в стогу на опушке. Шура зарылся в солому.

— Залезай и ты, — сказал он отцу. — Хорошо, тепло.

— Нет, уж я постерегу. Мне все равно не заснуть.

Ветер снова нагнал тучи и стих. Потеплело. Стал накрапывать дождь. Павел Николаевич обошел вокруг стога, прислушался. Потом вырыл в соломе нишу и укрылся от дождя. Тоска одолевала. Вот приходится ему, трезвому, трудолюбивому хозяину, скитаться без крова и пищи, как бездомному бродяге. А за какие грехи? За что разбита его мирная, налаженная жизнь? Ненависть к врагу душила его. Скорей бы рассказать кому-нибудь, поделиться, не то задохнешься от злобы.

— Шура, — позвал он, — Шура!

Но тот уже крепко спал.

До землянки добрались только утром.

У входа дежурил Ильичев. Завидя Шуру, он встрепенулся, просиял:

— Ну то-то! Заждались мы тебя.

Шура приложил палец к губам и, сделав знак отцу, начал спускаться по осклизлым земляным ступеням.

Партизаны просыпались. Дядя Коля, зевая, растапливал печку. Макеев с Тетерчевым тихо о чем-то разговаривали.

— А вот и я! — раздался у входа веселый Шурин голос.

— Саша, жив! — бросился навстречу комиссар. — Все тут за тебя перетревожились.

— Жив, здоров и еще одного партизана привел. Мы с отцом, можно сказать, чудом из петли ушли. Только дайте нам чего-нибудь поесть: голодные мы. как черти!

Трофеи в пользу воронья

— Павел Сергеевич, немецкие машины в Лихвин идут… Целая колонна. Не пропустить бы… надо скорей.

Разгоревшийся, потный Шура часто и жарко дышал, нетерпеливыми глазами торопя комиссара.

— Погоди. Говори толком, по порядку. Откуда идут машины?

— Из Перемышля.

— Сколько их?

— Много. Я не успел сосчитать.

Снарядились в несколько минут и четверть часа спустя вышли на дорогу, ведущую в Лихвин. В самом конце ее, там, где хмурое небо сливалось с землей, наплывало темное пятно.

— Они! — Шура торжествовал. Как он верно рассчитал расстояние! Вовремя вывел отряд куда нужно, чтобы не пропустить колонну.

По команде Макеева залегли в кювет.

Шура держал наготове свой полуавтомат. Это была первая боевая вылазка, в которой он участвовал. До сих пор его посылали только в разведку.

— Спокойно! — Макеев положил руку ему на плечо. — Раньше времени выстрелишь — все дело испортишь. Не горячись, слушай команду.

Машины проходили одна за другой близко-близко. Казалось, руку протянешь — зацепится. И надо было терпеливо выжидать, спокойно упускать из рук живую силу врага и награбленное колхозное добро. Одна машина с прицепным мотоциклом отстала. В мотоцикле сидел офицер.

— Буксует! — шепнул Шура комиссару. Но тот и сам не спускал глаз с заупрямившейся машины.

Шуре казалось, что все вокруг него застыло: время, притаившиеся в кювете товарищи, фашистский транспорт на дороге. Только сердце колотилось с бешеной быстротой.

Колонна проехала. Машины скрылись за поворотом. Осталась одна, та, что забуксовала. Шофер, лежа на земле между колесами, все еще налаживал что-то.

Шура нетерпеливо поглядывал на комиссара. Неужели и этой дадут уйти?

Шофер сел в кабину. Машина тронулась. Пошла полным ходом. Сейчас скроется за поворотом.

— Огонь! — негромко скомандовал комиссар.

Затрещали выстрелы. Грохнули гранаты. Огненные шарики прорезали воздух. Кто-то больно стиснул Шурину руку.

— Трассирующими стреляешь? С ума сошел!

— Так виднее, куда пули ложатся. Я хотел в офицера…

— Ему тоже виднее, откуда пули летят, — сердито проворчал Тетерчев.

Шура послушно опустил автомат. Выхватил из-за пояса гранату. В грохоте и сверкании разрывов офицер вместе с мотоциклом взлетел на воздух.

— Вот это правильно, Саша!

Легковая машина неподвижным пятном темнела посреди дороги. Четверо сидевших в ней молчали. Алеша Ильичев выстрелил для проверки. Ответа не было.

— Готовы! — сказал Макеев. — Пойдемте, товарищи.