Орленок

Видимо, лицо Геннадия ярче всех выражало ненависть, потому что солдат замахнулся на него. Вдруг кто-то из ребят ударил немца головой в живот и свалил на землю. Немец вскочил, выхватил из чехла финку. Секунда — и нож ударил бы Геннадия. Двое ребят, стоявших позади, вовремя схватили гитлеровца за руки.

Обозленный Геннадий сшиб гитлеровца, зло усмехнулся.

— Пруссак попал впросак. — Оглянувшись, добавил — Бежим, ребята.

Почему Геннадий избрал самый людный путь, он и сам бы не смог объяснить. На проспекте, на противоположном углу от гестапо, увидел Валю и Вадима. Девушка что-то оживленно говорила, смеялась. Кому могло придти в голову, что ее интересует не сверстник, а массивная дубовая дверь страшного учреждения. Она могла широко открыться, пропустить в здание какую-нибудь жертву и захлопнуться для нее навеки. Из этого здания свободно выходили только предатели.

Ребята не видели, что делалось там, внутри, не слышали, как майор гестапо Шульц внимательно выслушивал сообщения Егора Шкуркова. «Он, пожалуй, более полезен, чем иные мои офицеры».

А тот, комкая в руках клетчатую кепку, заискивающе смотрел на Шульца и выкладывал:

— Не все коммунисты прошли регистрацию. Иван Кузьмич Коновалов с Подгорной, Антонина Петровна Мазалева с Торговой не выполняют ваши приказы.

— Карош, Егор, — ободрял Шульц и давал наставления на своем языке.

Переводчица повторяла: — Нужно строже следить за населением, обо всех подозрительных докладывать герру Шульцу.

— Постараюсь, господин Шульц, постараюсь.

— Скажите ему, — обратился Шульц к переводчице, — в России он был преступником, а у нас станет первым человеком, если будет исправно служить армии фюрера. — И, протягивая пачку немецких денег, обратился к Егору на русском языке:

— Я буду карош платить, Шкуркоф…

Тяжелая дверь широко распахнулась, выпустила на улицу предателя. Воровато озираясь по сторонам, он поторопился отойти от здания. Валя и Вадим заметили его. Определенно продался! Пошли за ним!

Голенев не затронул товарищей — он знал, почему они здесь.

…Ольга Ивановна при виде сына удивилась:

— Как? Ты не на работе?

Геннадий рассказал матери о случившемся.

— Они же найдут тебя! — голос Ольги Ивановны задрожал.

— Не бойся, мама, я не свою фамилию назвал, когда оформлялся. И адрес дал неправильный.

Мать облегченно вздохнула.

— Генька, Генька, когда ты меня мучить перестанешь? Горячая ты голова…

В небе послышался гул самолета. Гул все ближе, ближе. Геннадий кинулся к дверям.

— Куда? — крикнула Ольга Ивановна.

— Это же наши, мама! Понимаешь, наши!

Соседи стояли под ореховым деревом и следили за самолетами. Самолеты спокойно кружились в воздухе. Казалось, летчики шлют привет тем, кто был отрезан от родного мира.

Но вот самолеты развернулись, сбросили первые бомбы.

— Казармы бомбят, — уверенно определил Геннадий.

— Немедленно иди в бомбоубежище, — приказала Ольга Ивановна. — Умереть и от своей бомбы страшно.

Геннадий нехотя повиновался.

«Чтобы на самом видном месте!»

Настойчивая мысль не давала покоя: как сдержать слово, данное Андрейке? Как узнать, где фронт? Вадим не знает, а дядя Коля не скажет. Не любит он, когда к нему пристают с вопросами.

Геня сидел у окна. Ветви деревьев качались от ветра, запоздалые пожелтевшие листья лениво кружились в воздухе.

Послышались шаги. В комнату вошел Миша.

— Знаешь что? Идем со мной на вокзал выбирать из шлака уголь.

— Зачем?

— Зачем, зачем… Дрова тебе не надоело таскать? Дедушке Егору обед понесем, чтобы пустили.

Геннадий согласился.

По пути задержались у своей школы, на одной из стен ее кто-то написал углем «Капут Гитлеру».

Геннадий схватил Михаила за руку.

— Вот бы и нам такое, а? На самом видном месте! Или, знаешь, что? Или лучше лозунг… на красной материи — и повесим на нашем доме!

— Здорово! Но на нашем доме не надо — сразу найдут, кто сделал.

— Ладно. Решим на обратном пути, — согласился Геня.

Дедушку Егора они нашли не сразу. Когда на них кричали патрули, мальчики показывали дедушкин обед — борщ, мамалыгу, картошку в мундире — и сбивчиво объясняли, что тут работает дедушка — гроссфатер. Возле багажного отделения они вышли на перрон, побежали к будке.

Дед Егор раньше работал стрелочником. Приказу оккупантов явиться на работу он не подчинился. Тогда за ним пришли свои железнодорожники и уговорили.

Дед был очень рад приходу внука и его товарища. И солдат-часовой тоже почему-то улыбнулся. Может, ребята напомнили ему дом, семью. Он похлопал по плечу Геню и вышел.

— Определенно, рабочий. Впервые вижу доброго немца, — сказал Миша.

— Может, даже коммунист, — предположил Геннадий.

Дедушка спросил Мишу, как здоровье мамы, почему не приходил долго.

— Мама прихворнула, и я не мог никуда отлучиться. Не сердись, дедушка. А когда мама была здорова, в лес ходили, за дровами. Мы их продаем, чтобы хлеба купить.

— И не жалко вам леса-то? Лучше почаще приходи сюда, Уголька всегда добудем.

— Дедушка, а тебе тяжело? Работы много? — заботливо спросил Миша.