Орлеанская девственница. Философские повести

К песни XX Вариант окончания этой песни по изданию 1756 года

Он входит и (о волшебство, о чудо!),
Не веря собственным своим глазам,
Неистового зверя видит там.
Копье Деборы, смоченное кровью,
Стояло прислоненным к изголовью.
Его берет он; козни Сатаны
Оружием святым посрамлены.
Герой, разя, кидается на беса;
Трепещет Вельзевул и заодно
С ослом поспешно прыгает в окно.
Воздушною дорогой, выше леса,
Его он в замок богомерзкий мчит,
Где держит взаперти Гермафродит
Прекрасную Агнесу и героев
Обеих наций, в топь их заманя
И подлую ловушку им устроив.
Гермафродит, с того дурного дня,
Как Дева и бастард, разя мечами,
Его покрыли срамом без конца,
Уйдя насильно из его дворца,
Остерегался чествовать пирами
Героев, пойманных его сетями.
Он был суров с невольными гостями
И в погреб их глубокий заточил.
Однажды канцлер, в длинном облаченье,
Явившись к заключенным, объявил
Хозяина священное веленье:
«Вам будет полагаться хлеб и квас
И раз в неделю порка в довершенье,
Пока один или одна из вас
Не выполнит свое предназначенье;
Тогда всю полудюжину он спас.
Старайтесь полюбить; пускай открыто
Полюбит кто-нибудь Гермафродита.
Любви он хочет, и достоин он.
Коль он не будет удовлетворен,
Вас будут сечь, – таков его закон».

Он вышел вон. По окончаньи речи
Шесть заключенных собрались на вече.
Но кто же будет в жертву принесен?
Агнеса молвила: «В моей ли власти
Быть раненной стрелою нежной страсти?
Не от меня зависит, что люблю:
И верность сохраняю королю».
Глаза Агнесы, полные печали,
Глазам Монроза томно отвечали.
Монроз сказал: «Той, кем душа жива,
Не изменю и ради божества.
Я равнодушен к ста Гермафродитам
И для нее желал бы быть избитым».
«И я для милого пролила б кровь, –
Сказала Доротея. – Где любовь,
Там скрашены ужаснейшие муки:
Что нам мученья, если нет разлуки?»

А Ла Тримуйль к ее ногам проник
И отдавался скорби бесконечной,
Слегка смягченной радостью сердечной.

Откашлявшись два раза, духовник
Сказал им: «Господа, и я был молод;
Те времена прошли; суровый холод
Избороздил морщинами мой лик.
Что я могу? Мое ли это дело?
Я – королевский духовник, монах;
Бессилен я помочь в таких делах».

Поль Тирконель решительно и смело
Встает и заявляет: «Ну, так я!»

Сказал, и общество повеселело,
Надежду на спасенье затая.
Когда минула ночь, Гермафродиту,
Который утром женщиной бывал,
Поль нежное посланье написал,
Чтобы его доставить через свиту,
И приложил короткий мадригал,
Где редкостного вкуса достигал.

Песнь XXI В том виде, как она печаталась в изданиях, включавших восемнадцать и двадцать четыре песни