Орлеан

Он мрачно поглядел на старинные пушки, которые стояли по периметру площади. Читал где-то, что все они были захвачены у Наполеона. Внезапно что-то кольнуло в сердце. Пронеслось подозрение, что его, молодого бизнесмена цветущих лет, привяжут к жерлу цепями и выстрелят ядром, поворотив дуло на Запад.

— Нет, — вздохнул Рейнштейн. — Ты не готов к встрече со Стариком…

Они вошли в прямоугольный каменный дом, бывшее здание Сената, которое показалось молодому человеку более современным, чем все остальное. У входа часовой снова попросил у них пропуск и, ни слова не сказав, пропустил вовнутрь.

Молодой человек поднял голову вверх и посмотрел на потолок. Он был высок и недосягаем. Они поднялись по широкой лестнице на третий этаж, прошли по коридору до закрытой двери, где стоял еще один часовой. Что-то подсказало молодому человеку, что он был не русский, как и два других. Бегло взглянув на пропуск и партийный билет Бориса, он пропустил их в большую комнату, а точнее, в залу.

Окна были занавешены белым коленкором и мадаполамом. В зале кипела работа. Трещал телеграф. За многочисленными столиками сидели сильно озабоченные люди, в основном женщины закатных лет, и делали вид, что работают. К ним подошла низкорослая горбунья с короткой шаркающей ногой.

— Это мы, Мария Игнатьевна, — сказал ей Рейнштейн по-русски.

— Как о вас доложить? — спросила горбунья, не здороваясь.

— Скажите, что пришел доктор Арманд Хаммер из дружественной Америки, — объяснил ей Борис.

Горбунья бегло осмотрела молодого человека с ног до головы. Повернулась и пошла в кабинет, таща за собой шаркающую ногу.

— Это кто? — прошептал молодой человек со страхом.

Он не любил горбунов с детства, считая, что они его сглазят и произведут частичный разор в делах.

— Мария Игнатьевна Гляссер, личный секретарь Старика… Ты в Бога веришь?

— Нет, — сказал молодой человек.

— Тогда помолись тому, в кого ты не веришь, — посоветовал ему Рейнштейн.

— Можете войти… Владимир Ильич вас ждут, — сказала Гляссер, выйдя из кабинета.

Молодой человек тоскливо оглянулся. Встретился с глазами Бориса и понял, что тот с ним не пойдет.

На негнущихся ногах переступил дубовый порог…

2

За массивным письменным столом сидел очень бледный человек с короткой монгольской бородкой. Увидев гостя, он медленно встал, то ли нехотя, то ли оттого, что каждое движение давалось ему с некоторым трудом. Он был одет в темно-серый полотняный костюм; белая рубашка с отложным воротником резко контрастировала с черным галстуком, слегка съехавшим набок.

— Вы в самом деле доктор? — спросил он на английском, не слишком хорошем по произношению, и внимательно посмотрел посетителю в глаза.

— Да, naturally, — ответил по-русски молодой человек, потому что за три месяца, проведенных в России, успел выучить целых два слова, которые дались ему не совсем легко: «да» и «нет».

— Гм… — задумчиво пробормотал хозяин кабинета. — И кого же вы успели вылечить?

— Никого, — сказал доктор на английском. — Лечу не я, а моя спиртовая настойка, выполненная по весьма оригинальной рецептуре. А вы что, больны?

Ленин не ответил. Он бегло подал американцу руку и широким жестом пригласил присесть в глубокое кожаное кресло. Рука его была влажноватой, мягкой. Молодой человек, присев, как будто провалился в черную дыру. Старик не был высокого роста, но тут сделался великаном, так что доктор даже не доставал ему до паха.

— Спиртовая настойка… Гм. Но ведь в Америке сухой закон? — поинтересовался Ильич бесцветным ровным голосом, присыпая легким песочком глубокую и опасную яму.

И здесь в голове доктора Хаммера всплыло странное, подслушанное на улице слово: амба — пропал! Вождь мирового пролетариата расколол его с первой попытки даже не молотком, не специальными щипцами для орехов, а голой влажной рукой, проникнув в ноу-хау, в святая святых прежней коммерческой жизни.

— Сухой закон. Определенно. Спору нет, — подтвердил молодой человек, приняв мгновенное решение идти напролом. — И это очень прискорбно. Именно из-за сухого закона в Америке и не происходит пока социалистической революции, которая давно назрела. Но ведь в России не так, верно?

— Гм… — Ильич потер задумчиво подбородок. — Гм… Можно ли вас понять, что революция произошла у нас оттого, что мы споили русский народ?

— Можно, — ответил молодой человек. — Но я так не думаю.

— А что вы думаете? — спросил Ленин, уточняя позицию гостя.

— Я вообще не привык думать. Я коммунист по своим убеждениям и думать мне не обязательно. А что думаете вы?

— У меня с головой что-то, — ответил Владимир Ильич, уходя от ответа. — Бессонница и временами сильные боли.

— Это поправимо. Наша настойка делает чудеса… Мы… В общем, голову мы изменим. А за остальное я не ручаюсь.

Во время этого короткого разговора молодой человек сидел в кресле ни жив, ни мертв. Со Стариком, который годился ему в отцы, он разговаривал столь вольно, что его давно уже должны были вытолкать в шею. Однако Ленин почему-то медлил.