Орки

Далеко-далеко на востоке, даже отсюда кажущиеся непроходимыми Дымные горы стоят черной стеной, четко выделяясь на фоне сереющего утреннего неба, и сейчас у них еще слабо заалели заснеженные вершины. Тонкая алая полоска светила медленно и неохотно поднялась через преграду. Еще робкие лучи солнца подсветили мрачные, темные громадины, и вдруг они как будто вспыхнули огнем. Вершины заполыхали, и Солнце, поднимаясь все выше и выше, горело костром на их заснеженных боках. Оно наконец преодолело даже для него трудную преграду и с трудом, медленно оторвавшись от опоры, осветило Великое Болото. Его робкие лучи пробежались по неподвижно замершим в утреннем затишье метелкам тростника, приложили яркие дорожки по такой же неподвижной глади заводей и пробежали вверх по стволам редких и невысоких деревьев.

Как будто по команде вздохнул ветер, начиная свой новый, загруженный движением день, качнув метелки тростника, пустив пока еще мелкую рябь по глади воды. Ему откликнулись десятки голосов жителей леса и болота. Запели, зачирикали, заквакали в десятки голосов животные и птицы, плеснула водой пока еще ленивая рыба. Все вокруг наполнилось звуками и движением. Новый день начался. У каменистого склона, прямо от берега, уходящего в немалую глубину, на первой волне качнулись и заскрипели своими привычными голосами два Дракона. Большой и каменистый остров многие годы являлся передовой базой Ордена в пределах одного Бооргузов орков и сейчас он неторопливо и основательно просыпался. Пара Драконов все громче заявила о себе, скрипя, шелестя и постанывая на привязи у наплавной пристани. Стоящий на вышке дозорный встряхнулся и преувеличенно внимательно стал вглядываться в дали зеленого моря Болота, считая в голове минуты до своей смены и представляя, как он нырнет в знакомую сонную духоту своего барака.

Сидевший у причала с удочкой старший десятник Виктум, заметив солнечные блики на по утреннему неподвижной воде заводи, поднял голову и скупо улыбнулся светилу.

- И тебе нового дня.

Он поежился, от воды как обычно утром сильно несло сыростью, и с хрустом потянулся. После чего с заметной неохотой начал сматывать свои снасти. Начинался новый день с его хлопотами и заботами. Кряжистый и широкоплечий, уже хорошо поживший, а ему, как ни крути, удалось прожить почти четыре десятка лет совсем неспокойной жизни Приболотья. Неторопливо собирая снасти, придерживая наброшенное на плечи свое старое потрепанное одеяло, все время пытающееся упасть в воду, чутко прислушивался к пока еще тихому шуму просыпающегося лагеря. Его руки бездумно делали свою работу, а в его соломенноволосой, непокрытой голове откладывались звуки, так много говорящие старому воину.

Уже как пять лет его ночью будила боль в левом боку, подарок от давнишней службы в Степи. Тогда ему еще молодому и нахальному дружиннику стражи прилетела стрела. Он тогда даже не вышел до конца боя из строя и поплатился за это горячкой. Едва не умер, пролежав у самой кромки пару недель, и все же выкарабкался. В основном благодаря сотенному лекарю и Найде, девчонке из степного хутора, куда его привезли уже без памяти его товарищи.

Открыв глаза, он увидел ее лицо и успел только удивиться, какая красивая девка, падая в черную яму беспамятства. Выздоравливал он тяжело и трудно. Селяне брали на выхаживание воинов стражи с охотой, зная, что Наместник щедро платит за своих воинов. Поэтому и уход был от души, но не только поэтому. Большая часть хуторян сами в прошлом были стражи или их отцы и деды. И потому воинов уважали и ценили, зная, что-только они ограждают их спокойную жизнь от кочевников Степи.

Встав на ноги, он через короткое время влился в бесконечный цикл труда хлебороба на хуторе, где его приютили, с его морем труда и бесхитростными радостями. Так что когда его приехали забирать, то провожали его как своего, с плачем и песнями. И в самый последний момент, до того стоявшая с закушенной губой Найда перехватила у дружинника повод и в мгновенно установившейся мертвой тишине подвела к нему коня. Старый как мир обычай, обещание ждать и надежда на встречу. Он тогда удержал себя и степенно принял повод из ее рук. На мгновение задержал в своих и, вскочив в седло, больше не оглядывался. По окончанию сезона, приехав в хутор живым и с подарками, переполошил всех, сыграв свадьбу, увез ее с собой.

Сейчас он, перебросив одеяло через плечо и не подавая виду, что в боку тянет и стреляет, мерным, военным шагом шел к своему дому, казенному бараку для десятников, сейчас гулко пустому. Только пятеро их жило сейчас там. Все считали чудачеством его ежедневные рыбалки. Он снисходительно отшучивался на вежливые шутки остальных десятников. И даже под пытками они никогда не сознался бы, что это боль гонит его на пристань.