Орхидея съела их всех

В 17:47 она достает из офисного холодильника маленькую бутылочку вина из “Маркс-энд-Спенсера” и кладет в термосумку. Она едет к морю, как можно дальше вдоль берега – ниже вероятность встретить там кого-нибудь знакомого. Ведь нет ничего предосудительного в том, чтобы выпить первый бокал за сегодня в тишине и покое, наедине с собой? Конечно, дома у нее есть вино получше. И, когда она приедет домой, выпьет и его. Но с каждым днем ей становится все тяжелее переступать порог собственного дома, и вино очень помогает собраться с духом и все-таки сделать это. Ну и потом, ей нужно побыть одной для того, чтобы подумать об Олли.

Итак. Между ними ничего (как сказала бы Холли, Н. И. Ч. Е. Г. О.) не происходит и никогда ничего не произойдет. Трудно представить себе любовь более запретную, чем эта, хотя вот Флёр и Чарли ведь трахались тогда, сто лет назад? Нет, ну надо же! Впрочем, немного инцеста не повредит, если это настоящая любовь и если больше никаких помех у вас на пути… Тогда это, наверное, не так ужасно, как вот это осознанное стремление двух взрослых людей взять и пустить под откос собственную жизнь? Впрочем, в каком-то смысле это все-таки хуже. Ведь Флёр и Чарли не смогли бы пожениться, а вот Бриония и Олли… Если бы между ними что-нибудь произошло, всей семье крышка. Но зато они могли бы законно расписаться. Конечно, Бриония почти уверена в том, что Олли не разделяет ее чувств. Даже она сама не вполне разделяет собственных чувств. О чем она вообще думает? Смотрит какие-то идиотские сны. Касается его руки. А теперь вот красное платье… Она представляет себе, как целует его, хотя бы один разочек. Может, этого и хватит? Одного поцелуя? Если бы ей удалось устроить так, чтобы он… Нет. Она любит Джеймса. Олли ей не подходит. Она делает глоток вина. По крайней мере, теперь она пришла в себя.

Флёр ждет автобуса на остановке. Она положила Книгу в холщовую сумку с надписью “Тайцы – это мы”, подаренную ей Блюбелл. Сумка болтается на запястье, и кажется, будто она несет отдавать книгу в библиотеку или возвращать другу. Подходит автобус, и Флёр оплачивает дорогу до Кентербери. Но в действительности выходит на следующей остановке и оставляет книгу в автобусе, чтобы та доехала до Кентербери сама. Доедет ли? А может, еще и вернется обратно? Или кто-нибудь подберет ее раньше, в Эше или Уингеме? Может, она окажется на чьей-то книжной полке даже прежде, чем Флёр дойдет до дома. Кто знает?

Чарли и Изи входят в галерею Ширли Шервуд в садах Кью в тот самый момент, когда начинается дождь. Вокруг на многие мили – ни людей, ни жилья. Точнее, отсюда рукой подать до Оранжереи умеренного климата, но до их кабинетов идти минут десять, а в такой серый день дорога в десять минут представляется бесконечно долгой. Низко опустились тучи, в воздухе изморось, и в такую погоду даже лондонские автобусы выглядят инопланетными созданиями, вдруг проявляющимися из серой мглы и ослепляющими своими аскорбиново-оранжевыми огнями. Отсюда, понятное дело, никакие автобусы не видны. О том, что они проезжают мимо, можно догадаться только по отдаленному шуму, и над стеной, если приглядеться, угадываются отблески фар. А еще здесь слышен неизменный рев самолетов, идущих на посадку в Хитроу, но люди, работающие в Кью, перестали его замечать. Ярко-зеленые попугаи, разбрызгивая водяную пыль, порхают с дерева на дерево, и скачут тут и там серые белки. Приближается время долгих ночей, и последние осы уже перебрались в промозглые постройки, где некоторым посчастливится отыскать рукав или садовый башмак, чтобы проспать в нем всю грядущую зиму, но большинство станет биться потяжелевшими телами в оконные стекла и лампы дневного света до тех пор, пока не забьет себя до смерти.