Ориген

— Так вот, они вынесли, ты же помнишь, золото, серебро и драгоценности египтян, полученные ими по праву, чтобы отлить богослужебные сосуды из благороднейших на свете металлов, чтобы украсить Божественную Скинию самым подобающим образом. Так и мы, расставаясь с языческими мудрованиями, берем с собой самое лучшее, что только приготовили эллины — их философию. Мы украшаем ей нашу проповедь, мы отливаем из слов Платона и Аристотеля хвалы, которые возносим к Богу. Где же родилась философия?

— В Кесарии?

Он безнадежно неграмотен и туп.

— В Афинах, Ксанф. Как и почти всё самое прекрасное, самое долговечное в Элладе. И только блаженной памяти Александр Завоеватель, ученик Аристотеля, принес эту премудрость в иные страны земного круга и основал нашу Александрию. И так предуготовал нашу евангельскую проповедь. И как грамматика, риторика, диалектика, арифметика и прочие искусства подводят нас, словно служанки, к своей госпоже философии, так и сама она берет нас за руку и ведет, словно детей в школу, к евангельскому благовестию.

— Да ла-адно…

Он не верит. Приходится пояснять.

— Смотри, на каком языке написаны наши Евангелия? На каком языке мы молимся сами?

— На греческом.

— Смотри, мы отплыли на корабле из Александрии, прибываем в Кесарию, а потом посетим иные гавани и города, и в каждом из них найдем себе приют и пищу, везде примут нашу монету, а главное — везде нас поймут. И не только потому, что мы говорим на греческом, даже не только потому, что всеми этими землями правит Рим, но, что много важнее, потому что есть у нас общие представления о добродетели и пороке, о божественном и человеческом, о похвальном и постыдном. А этому учит философия. И родом она из Афин.

— Думаешь, без нее — никак?

— Думаю, что без нее…

Я не вижу перед собой этого Ксанфа, или как бишь там его. Отвечаю на самом деле Деметрию с его львиной гривой, орлиным носом и хищной повадкой.

— Без нее — во что превратится христианство в нашем, к примеру, Египте? Да, египетская мудрость древнее эллинской. Солон, установив законы для Афин, отправился в Египет учиться именно ей, и Геродот не смог закончить своей «Истории», доколе не посетил Египта. Да, египетские жрецы знали о загробном суде и воздаянии много больше, чем любой из эллинов, и задолго до них. Но представить себе, что Египет горделиво замкнется сам в себе, как это было до Александра, что откажется от эллинизма…

— И что?

— Ты же видел пирамиды? Огромные, бессмысленные могилы фараонов. Проходят века, а они все те же. Какова посмертная участь тех, кто был в них погребен — Бог весть, но хорошего для них не жду. И христианство, если откажется, не дай Бог, от философии, может выродиться в мертвое поклонение букве, в повторение бесконечного ритуала, в бессмысленную попытку обеспечить благое посмертие немногим правителям ценой неподъемных трудов своих слуг. Христианство — источник воды живой, но и его могут замести пески пустыни.

Жаль, Деметрий меня сейчас не слышит. Покидая его Александрию — я оставляю не только его. Я расстаюсь со злобным невежеством, с нетерпимостью к непонятному, с угождением сильным мира сего. С теми темными мужланами, которые однажды возьмут вместо Евангелия дубинку и назовут это христианством. А это непременно будет, если такие, как Деметрий, продолжат править в Египте.

— Ну ладно. Ориген, но вот скажи… Ты же читал иудейские рукописи тоже, так?

— Да. В нашей Библиотеке их немало.

— Их-то зачем? Мы ж христиане.

— Помнишь ли ты, кто твой дед — отец твоего отца? Кто бабка — его мать?

— Ну да.

— Наши пророки, наши апостолы, сам наш Спаситель — они от иудеев.

Тот молчит. Не возражает, но и не торопится согласиться. Что-то замышляет там, в душе. Я, кажется, знаю, какое донесение отправит он Деметрию с первым же обратным кораблем.

А Кесария стремительно приближается. Видны уже красные черепичные крыши, доносится слабый запах дыма и жилья, едва слышен шум стройки и рев ослов. Скоро нам сходить на берег.

— Мы спорим с иудеями, — я все пытаюсь ему это объяснить, хоть и впустую, — но спор должен быть основан на Слове Божьем. Мы и они толкуем его по-разному, и чтобы победить в споре — мы должны прежде всего точно установить, прочитать и понять его текст. И я составляю таблицы, где отмечаю особо сложные места из пророчеств Ветхого Завета: какие слова стоят в еврейском тексте, как кто переводит их на греческий. Там, на Святой Земле, кое-что нужно будет уточнить.

Тот только смеется.

— Ну ты даешь… Ладно, скоро на берег. Я соберу наши вещи.

Что там собирать? Истинный философ носит всё свое с собой, как сказал Цицерон. А свитки, драгоценные несколько свитков, которые мы взяли из Александрии, давно и прочно упакованы мной, чтобы не повредили им ни морская влага, ни палящее солнце. Что там еще — перемена одежды, пара запасных сандалий? С этим справится Ксанф.

Я оставил Египет, я совершил свой Исход не для того, чтобы заботиться об этом.