Ориген

Это кончится тоже когда-то.
перейдя эту грань вовне,
мы окажемся виноваты
перед зеркалом на стене.
Перелистывая страницы,
где писалось то вкривь, то вкось,
мы сумеем лишь удивиться,
как немного нам удалось.
И с начальным наброском сличая
полувзлет, полувзмах, полувскрик
нашей жизни — недочитаем
свой испорченный черновик.
Эту терпкую боль земную
берегу, как остаток сил.
Если вкривь — значит, я существую,
я живу, если я любил.
Я узнал, каково — не сбываться,
я себя в себе узнавал,
я по каплям цедил лекарство —
заурядности радостный дар.

Я хочу быть хорошим, Господи. Я хочу, чтобы у жизни был высокий смысл. Приснись мне сегодня, Ориген. Побудь в эту ночь — мной.

Сон о расставании

Вода, бескрайняя соленая вода за деревянной оградой бортов. Борта оберегают наши жизни от разверстой и жаждущей бездны — как церковь наши души от волнений житейского моря. Кормчий — Христос, гребцы — епископы и пресвитеры. И диаконы, да.

Хлопает парус — это меняется ветер. Кричат чайки, противно, надсадно — мы приближаемся к чужой и неведомой мне земле. К Святой Земле.

А я… я даже не диакон. После стольких лет служения! Мне через три года, в конце концов, исполнится пятьдесят! Прожито уже полжизни, даже более, а чего я добился? Кто я на этом корабле? Досужий путник, которого отправили — ну это просто смешно! — отправили в Афины закупиться книгами для Библиотеки. Грамотный раб-секретарь справился бы с этой задачей. А отправили меня. Изгнали. Выпинали. Обрубили.

Бью кулаком по деревянному борту, прочному, спасительному, надежному. Плюю в набежавшую бирюзу, она глотает плевок, откатывается, набегает снова. Чайка с мерзким воплем ныряет вслед моему плевку. Разбойницы, портовые чайки, привыкли сопровождать корабли в надежде поживиться объедками. Но плевок растворяется в бескрайней соли, в великой влаге, в виноцветном, как говорил Гомер, море, и чайке нечем поживиться. А мне становится стыдно за приступ мимолетного гнева.

— Ориген!

Мой спутник окликает меня. Он помладше, попроще, он — мой помощник. Мой соглядатай. Приставленные ко мне глаза епископа Деметрия, его уши, его, если потребуются, руки. Невзрачное, неприметное лицо, слегка плаксивое и вечно недовольное, чуточку злобное и без меры тупое. Или это я так на всех нынче обижен?

Во сне очень здорово обижаться. Это же сон, верно? Я сплю… я в Мос… как называется этот город? Правит в нем северный князь Гог фон Магог, правитель Роша, Мешеха и Тувала[15]. Мешех — столица нашей Рошской Родины, а Тувал — город-герой неподалеку от нее. Я где-то там. Бред какой-то. Нечего было слушать чаек.

— Ориген!

— Да?

Я даже не помню, как его зовут. Пусть, к примеру, Гай. Неважно.

— Жалеешь?

— О чем, Гай?

— Я Ксанф, — тот смотрит удивленно.

Но какая разница, как зовут человека без лица? Пусть бы даже Аркадием.

— Так о чем, Ксанф? О чем я жалею?

— Что покинул Александрию?

— Я не покинул ее.

Пусть даже не надеются. Я вернусь в Александрию. Будем считать, что я вернусь — с новыми свитками, с той эллинской премудростью, которую нам подобает не отвергнуть, но превзойти.

Но… не вернусь я к Деметрию, конечно же, ни-ког-да. Не в почестях даже дело, не в том, что держит меня за одного из своих слуг. Надоело другое. Почему я должен угадывать переменчивое его настроение? Кого он любит, с кем враждует? Почему должен приноравливать Слово Божие к его нестройным хотелкам?

— Ориген!

Этот всё не унимается.

— Мы прибываем в Кесарию.

— Вижу.

Синяя полоска берега по правому борту сместилась к носу, выросла, приблизилась, расцветилась красками. И вот уже можно различить не только дальний маяк (куда ему до нашего, александрийского!), но и белые строения на берегу. Кесария Палестинская, главный порт Святой Земли.

— Надолго задержимся здесь?

— Не знаю, Аркадий…

— Да Ксанф же я!

— Прости, Ксанф. Не знаю. Нам подобает принести послание веры и любви местным христианам, а уж как они нас примут — увидим. Пригласят задержаться — задержимся.

Крикливые чайки, кажется, отстали от нас. Мы при виде безопасной гавани не выкидываем, как некоторые корабли, протухшей в дороге провизии, так что им нечего ждать и нечего жрать. Пусть ищут другие корабли.

Птицы отстали, а этот — нет.

— Ориген!

— Ну что тебе?

— А зачем вообще это всё? Нам ли, в Александрии, гоняться за афинской премудростью? Чего недостает Александрии, второй в целом свете после Рима?

Отвечать ли ему, постылому? Или лучше ответить себе?

— Мы должны припасть к корням, Ксанф. Испить из источника.

— Че-го?

— Я начну издалека. Когда израильтяне покидали Египет… (да, прямо как я сейчас)

— Я читал.