Орельен. Том 2

Усталость, усугубленная алкоголем, была сильнее, нежели все хитросплетения воспоминаний, нежели обрывки мыслей, бродивших в его голове. Руку, обнимавшую плечи Береники, свела судорога. И свои собственные изболевшиеся пальцы казались чужими. Однако он не отнял руки. Что происходит в душе этой упорно молчащей женщины? Их разрыв скрывала нелепая ложь, двусмысленное умиление тех других, поддавшихся на обман… Он думал, что их история — этот полный крах их любви, это опровержение любви жизнью, а также — иллюзия любви, непонятной, возродившейся после восемнадцати лет все углублявшегося забвения… он говорил себе… вернее не мог сказать себе того, что подытожило бы, стало бы итогом всего… он ведь не желал сдаваться… Как же так: говорить о крахе любви по поводу такой вот истории, прерванной в самом начале своего развития, по поводу всей ее и моей жизни, нашей общей жизни, пусть об этом не думалось, не вспоминалось… нет, неправда, я об этом всегда думал… И все-таки это было иначе.

При каждом рывке машины их бросало друг на друга, и оба испытывали при этом смущение. Это все равно, что лежать вдвоем в постели после бурной семейной сцены, — и все-таки лежишь и засыпаешь рядом… Новый рывок… Восемнадцать лет забвения… Он думал… Думал: «Вся жизнь, вся моя жизнь…» Он самым дурацким образом растроганно умилялся себе, как те, по недоразумению, умилялись, глядя на них обоих… Возможно, и он тоже умиляется собой только по недоразумению.

Такая ночь, как эта. И то, что происходит сейчас в стране. Орельен чувствовал себя, как животное во время грозы, не успевшее забиться в чащу леса. Его личная история на фоне той большой истории, что свершается вокруг. Мучительная и в то же время беспредельно важная. Минута отдохновения среди пламени пожарищ. Вдалеке раздался глухой шум. Как раз туда и вела дорога.

— Слышите? — крикнул Гастон.

— Да. Танки, наверняка танки. Откуда? Может быть, это вернулась дивизия или мы оставляем город…

Грохот, поначалу громкий, становился глуше, смягченный ватным покровом мглы. Должно быть, Р. уже недалеко. Между ними залегла вся тяжесть молчания Береники. Те, что сидели сзади, пытались о чем-то говорить. Гастон переключил скорость, машина выехала у перекрестка на шоссе. И вдруг…

— Что это такое? Что случилось? Что происходит?

Разноголосые возгласы замолкли в скрежете тормозов, машина резко остановилась… Пулеметы. По-птичьему просвистели пули, показался огонь. «Вот оно, — подумал Орельен, — я ранен». Рука его налилась тяжестью, непереносимой тяжестью. Однако боли не было. Должно быть, идет кровь. Та рука, которой он обнимал плечи Береники. Он крикнул Гастону:

— Гоните, не останавливаясь!

Гастон круто свернул машину на проселочную дорогу, отходившую от того шоссе, по которому… а не свернул на шоссе, не растерялся. Молодец… Раздался треск, должно быть, разбилось переднее ветровое стекло. Должно быть, осколками стекла осыпало их.

— Все в порядке? — испуганно спросил вдруг протрезвившийся Люсьен.

— Да, да, — ответил Орельен. Он боялся, что из-за него остановят машину.

— А вы там, сзади? — осведомился полушепотом Гастон. На заднем сидении истерически хохотала двоюродная сестра Береники. Орельен обратился к Гастону:

— Жмите на всю железку, дружок… Вы знаете, куда ведет эта дорога? Нет?.. Главное, свернуть с их пути.

— С их пути? А кто же они?

Вопрос был задан с заднего сидения. Жизель встала во весь рост. Да сядьте вы, черт бы вас побрал, сядьте, Жизель! Аптекарь тянул ее за платье. Дорога была совершенно разбита, машину подкидывало на ухабах.

— Как кто?.. Боши! — ответил Орельен. Он старался не двигать раненой рукой. Должно быть, он потерял много крови. Стреляли, по-видимому, из пулемета, с бронеавтомобиля. Они теперь посылают вперед бронеавтомобили, чтобы прощупать дорогу. В эти дни, желая избежать ненужных потерь, они сначала наудачу прочесывали дороги, отнюдь не стремились обязательно схватиться с противником, выбирали окольные пути… Орельену хотелось потрогать свою онемевшую от тупой боли руку…

Гастон чертыхался. А те на заднем сидении выкрикивали какие-то непонятные сумасшедшие слова:

— Они будут нас преследовать?

— Не думаю, впрочем посмотрите, может быть, вам виднее!

Этот вопрос был адресован Орельену. Он потрогал руку и почувствовал под пальцами мокрое пятно. Кровь, должно быть, стекала из раны по плечу Береники. С минуты на минуту она могла заметить это.

— Береника, не бойтесь, — негромко произнес он…

— Я не боюсь, — шепнула она своим прежним голосом, как когда-то в парижском такси. Орельен почувствовал, что в его душе поднимается какая-то нелепая гордость из-за этой раны.

— Это пустяки, — еле слышно прошептал он на ухо соседке. И она ответила:

— Знаю… что пустяки… — И это даже немножко его обидело.

Конечно, он и сам так сказал: ничего, мол, особенного, — но она уж как-то слишком легко отнеслась к его беде! Вот почему он добавил, только для одной Береники:

— Я ранен…

Но Гастон услышал эти слова и, конечно, притормозил. Он сказал:

— Ранены?

— Да это пустяки, совсем легко!.. — ответил Орельен.