Орел нападает. Орел и Волки

– Один старый раб. Мой отец вывез его с континента. Раньше он был воспитателем сыновей прокуратора Нарбонны, но, когда те выросли, нужда в нем отпала и его решили продать. Представляю, каково было бедняге после долгих лет жизни в богатом римском доме оказаться в нашем селении. Так или иначе, мой отец обращался с ним строго, а раб, в свою очередь, отыгрывался на мне. Поэтому к тому времени, когда наставник помер, я уже знала и греческий, и латынь достаточно хорошо, чтобы соответствовать целям родителя. И разумеется, вашим.

– Нашим?

– Ну, римским. Похоже, все икенские мудрецы полагают, что наш народ должен идти рука об руку с Римом и помогать ему вразумлять племена, предпочитающие противиться легионам.

От Катона не укрылась нотка возмущения в ее словах. Он потянулся к дровам и подбросил в костер одно маленькое поленце. Сухое дерево занялось мигом, с шипением, с треском, и в багровых отблесках пламени черты дикарки вдруг показались ему пугающе-притягательными, хотя до сих пор юноша с этой точки зрения не смотрел на нее, так как тосковал по Лавинии, а Боадику воспринимал лишь как подружку Макрона. Но сейчас украдкой брошенный взгляд внезапно пробудил в нем всплеск такого влечения, что Катон изумился и тут же укорил себя за него. Ну можно ли так распускаться? Во-первых, это глупо, а во-вторых, несвоевременно. Не хватает еще, чтобы Празутаг что-нибудь заподозрил и приревновал его к своей будущей женушке. Нет, с Катона довольно и той неприятной истории. В кабаке, на задворках Камулодунума. Боадика – та женщина, которую лучше оставить в покое.

– Я так понимаю, ты не одобряешь политику старейшин вашего племени? – деревянным голосом спросил он.

– Я наслышана о том, как склонны обходиться римляне со своими союзниками, – промолвила Боадика, оторвав взгляд от костра. – Сдается мне, наши старейшины недооценивают серьезность происходящего. Вступить в сделку с Римом – это ведь совсем не то, что заключить договор с соседним племенем или торговое соглашение с греческими купцами. Тут их ждут сюрпризы.

– Рим всегда благожелателен к своим союзникам, – возразил Катон. – Я уверен, что Клавдий хотел бы видеть свою империю семьей всех народов.

– Да ну?

Наивность этого заявления вызвала у Боадики улыбку.

– Значит, ваш император является для всех как бы отцом, а ваши здоровенные легионеры – это всего лишь его испорченные детишки? Тогда провинции – это его наложницы, снабжающие империю весьма богатым приплодом.

Катон заморгал и едва не рассмеялся, дивясь абсурдности приведенной метафоры.

– Да ты хоть понимаешь, что происходит на деле? – продолжила Боадика. – Вы, суля всем свою дивную дружбу, под шумок оскопляете нас! И как, по-твоему, могут отнестись к этому гордецы вроде Празутага? Или ты и впрямь думаешь, что он согласится послушно исполнять отведенную ему вами роль? Да он лучше умрет, чем отложит оружие и примется возделывать землю.

– Значит, он глупец, – заявил Катон. – Мы предлагаем порядок и лучшую жизнь.

– По вашим представлениям.

– Это единственно верные представления.

Боадика бросила на него колкий взгляд, потом вздохнула:

– Катон, у тебя славное сердце. Я это вижу. Пойми, я не ключик к тебе ищу, а просто ставлю под сомнение чистоту помыслов тех, кто тебя направляет. Ты мог бы и своим умом жить, разве нет? Ты ведь не такой, как большинство твоих соотечественников, включая центуриона.

– Я думал, он тебе нравится.

– Он мне и нравится. Он замечательный человек. Честный, как Празутаг, храбрый, гордый. И очень привлекательный.

– Он?

Катон был искренне удивлен. При всем восторженном отношении к своему бравому командиру он бы не назвал его никогда привлекательным. Поначалу обветренное, покрытое шрамами лицо ветерана просто пугало зеленого новобранца, хотя с тех пор он успел привыкнуть к нему. Да, честность и справедливость Макрона снискали ему уважение и любовь подчиненных, но ведь женщины ценят мужчин за другое. По крайней мере, должны бы ценить.

Удивление и смущение юноши тронуло Боадику.

– Я имела в виду именно то, что сказала, – мягко проговорила она. – Но это еще не все. Макрон римлянин. А я икенка. Различия между нашими народами велики. Празутаг же – принц моего племени, рано или поздно он станет его царем. Он может предложить женщине гораздо больше, чем, при всех его достоинствах, твой командир. Учитывая все это, я согласно нашим обычаям должна буду исполнить волю своей семьи и выйти за Празутага. Хочу надеяться, что Рим также сдержит свое обещание и не попытается воспрепятствовать царям икенов свободно править в своих владениях. Мы гордое племя и будем мириться с союзом, заключенным нашими старейшинами с империей, лишь до тех пор, пока римляне смотрят на нас как на равных. Но как только, пусть даже в малости, наше достоинство будет задето, вы тут же узнаете, как ужасен наш гнев.

Катон взирал на собеседницу с нескрываемым восхищением. Да уж, конечно, солдатской женой ей не быть. Не про нее эта роль. Она рождена, чтобы царствовать. И все же то небрежение и даже цинизм, с какими Макрон был отвергнут, болезненно задевали его.