Орда

– …прознав от шпиенов, что Великий Царь отбыл в Тобольск, славный Салават в родную Башкирию, а Михаила Толкачев в Яицком городке, вышли из крепости супостаты тремя колоннами, со знаменами. Тыщи две солдат и аж 27 орудий. Главным у них был енерал Валленштерн, а подсобляли ему бригадир Корф и премьер-майор Наумов, этот уже русак, продажная душа. А удумали они атаковать аж саму цареву ставку в Большой Орде. Только наши атаманы тоже не лыком шиты. Василий Афанасьевич за старшего остался. Увидав неприятеля в чистом поле, он аж в ладоши хлопнул от радости. Вызвал к себе сотников Максимку Шигаева и Митьку Лысова и приказал заряжать все наши пушки, а коннииу пока в засаде попридержать. Подпустили солдат поближе, а потом как вдарили по ним залпом изо всех орудий, а опосля конники как из засады-то выскочат с диким татарским «Ура!», с пиками наперевес. И такой тут страх на врагов напал, что даже спасаться не удумали…

Хитрый казак замолк на самом интересном месте. Недовольные слушатели – сразу к шинкарю, а ну давай, наливай герою. Тому деваться некуда. Третья чарка – и снова задарма. Загасив огонь в груди, Митяй продолжил повествование:

– И гнали наши их наподобие овец, и пиками кололи, и в полон брали. Поболее двух сотен оренбургских солдат остались на том поле брани, еще сотню пленными захватили, а раненых – не счесть. Тринадцать пушек в этой баталии мы отбили.

– А как же тебя, Митяй, угораздило в такой виктории ранение заработать? – спросил один охотник.

– Дык же и в антихристовом воинстве не все овцы, храбрые люди тоже имеются. Приглядел я одного офицерика. Лечу к нему на своем вороном. Думаю, сейчас я тебя, как рябчика, на пику-то насажу. А он, подлюка, и не бежит вовсе, а стоит как вкопанный на месте и целится в меня из своего пистоля. Я уже в двух шагах от него, вот-вот пика в грудь его воткнется, а он как шардабахнет в меня. Хорошо, что Киргиз на дыбы встал. А так бы лежать мне на том широком поле близ городу Оренбургу. Но ногу-то он мне порядком разворотил. Теперь полгода надо ждать, пока кости срастутся. Эх, жаль, без меня Москву возьмут.

Митяй так расчувствовался, что даже пустил слезу для виду. За что ему вновь поднесли дармовую чарку.

Но сгрудившиеся вокруг стола томичи не отпускали просто так уже порядком пьяного казачка, а приставали к нему с просьбами рассказать еще что-нибудь о войне.

Митяй покочевряжился малость, но потом уступил пожеланию почтенной публики и начал очередную байку:

– Губернатор ихний Рейнсдорп супротив нашего Василия Афанасьевича – дурак дураком. Это надо ж было удумать, чтобы выпустить из тюрьмы клейменого каторжника Хлопушу и послать его как парламентера к нашему воеводе, чтобы, дескать, ордынцы дурака не валяли, а сдавались, покуда целы. А за ето дело Рейнсдорп пообещал Хлопуше свободу и деньги. А каторжник, не будь дураком, как пришел к нашему воеводе, так и повалился ему в ноги. Мол, прости меня, не по своей воле я в это ярмо влез. Асташев-то наш – мужик толковый, он поговорил с Хло-пушей по душам да рискнул принять его в наше войско. Я сам – не робкого десятка, но такого рубаки, как Афанасий Тимофеевич Соколов (так зовут теперь Хлопушу) не видывал. Один пятерых драгун одолел. Теперь Афанасий Тимофеевич народ на уральских заводах подымает да в нашу армию зачисляет. Важным человеком стал. Есть и другой новый выдвиженец, показавший себя в баталиях, – Емельян Пугачев. Казак бесстрашный и умный. Он у Асташева теперь правая рука. А тоже без роду без племени. Вот как на войне люди себя делают!

Тут Митяй приметил мою физиономию и запричитал от радости:

– А, твое благородие, голубчик Петр Андреевич. Как там обучение мамзели продвигается? Василь Афанасьевич шибко ентим вопросом интересуются. Приветец я вам от него привез, а еще от вашего старого знакомого Швабрина. Он тепереча за главного остался в Белогорской крепости и, кажись, свадьбу готовит с поповской-то племянницей.

Я рванулся к пьяному трепачу, сжав кулаки. И только Иван силой удержал меня, иначе бы я, точно, набил морду старому вруну.

– Ах, мои пардоны, сударь, – продолжал издеваться надо мной проклятый казак. – Али вам молодая попадья тож по нраву была? Видать, не судьба?

– А на что ему теперь попадья? – раздался незнакомый пьяный голос. – Он и так как сыр в масле катается в воеводи-ном теремке.

Здесь уже настала моя очередь удерживать Ивана от безрассудства. В его руке, откуда ни возьмись, появился острый и длинный кинжал. Он уже кинулся на обидчика, бородатого мужика в овчинном тулупе, но я вовремя вывернул ему руку, и кинжал выпал, воткнувшись лезвием в пол. Я подобрал оружие и вытолкнул своего товарища за дверь в вечернюю стужу.

* * *

Вечером в пятницу пасхальной недели, когда Аксаковы уже готовились ко сну, раздался звонок. В унисон ему глухо залаял солидарный Черчилль. Звонили с улицы, от калитки. Хозяин еще сидел за компьютером, просматривал заключение экологов по плану обустройства месторождения, а Марина Кирилловна, уже лежа в постели, листала модный женский журнал, ожидая заработавшегося супруга.