Опыт физической метафизики

Это немногое из того, что я пытался высказать между строк в том импровизированном «маскарадном»[68] выступлении в Венеции, не скажу, чтобы хорошо аргументированном, но я пытался перегородить плотиной воды[69]. Это плотины, о которых говорит Макиавелли, но у него под рукой были полноводные реки, а у нас — кто может сказать, реки это или что-то еще? Мне кажется, что подобного мы никогда не знали. Какие-то перемены ситуации — это да: не в первый раз накопление мелких изменений в один прекрасный день меняет решительно все вокруг, подступает незаметно, долго запрягает, а потом вдруг раз - и мы уже дышим совсем другим воздухом. Но на этот раз, даже если реальности предостаточно и она повторяет себя, то, чего нам не хватает, это прежде всего ориентиров. Другое впечатление: так долго сражаться на фронте, чтобы потом обнаружить, что его больше нет, а вместо него повсюду, и прежде всего за твоей спиной, идут сражения (или то, что их заменяет). Следовало бы быть Кутузовым и уметь спать верхом на лошади в мороз, во время грандиозного отступления. Но лошадей больше нет (по крайней мере, у нас, а без лошади как спать верхом?).

Ограниченность или безумие, которые неотступно преследуют сознание, можно увидеть не в нем самом, а только с определенной дистанции. Я вижу ясно как днем, что все, что я делал вот уже пятнадцать лет, было созданием мелкотравчатого, очень французского оправдания в рамках доброкачественного, но малозначительного рационализма, подпитываемого некоторыми авторитетами (Кавайе, Башляр, Кангийем, а за ними - традиция Спинозы-Гегеля), претензии марксизма (исторического материализма) представлять себя наукой. Все это в конечном счете было (поскольку с тех пор я немного изменился) гарантией и залогом, как в старой доброй традиции всякого философского начинания. Я также вижу, что вещи, будучи такими, какими они были, и эти претензии, равно как и контрпретензии, будучи такими, какими они были, и я, будучи таким, каким я был, не могли быть иными, и моя реплика была так же естественна как грозы и грады Спинозы[70]. Я верил этому лишь наполовину, как любой «здравый» ум, но эта половина недоверия была необходима другой половине, чтобы продолжать писать. Эти строительные леса помогли людям влезть на крышу дома, но одному Богу известно, что они сделают и с крышей, и с домом! И с видом на пейзаж, который им откроется сверху! Все-таки все немного сложнее (чем можно было бы думать), и, кроме того, у меня появилась уверенность в другом: тексты связаны определенной логикой, которую — стоит лишь тебе признать в принципе ее необходимость, будучи хоть сколько-нибудь философом - не так-то легко «исправить». Исправляйте, исправляйте, от нее все равно что-то останется[71]. Тюрьма личности остается, даже если эта личность, имевшая неосторожность приоткрыть себя в тексте, решила объявить о том, что она изменилась. Я сошлюсь на знаменитое правило: никогда не пишите ваших трудов в молодости! Никогда не пишите вашей первой книги! В этой авантюре не все было напрасно, не все было ничтожно, ведь логика игры утверждений не является логикой самих этих утверждений. Но вопрос в том, как лучше «распорядиться» этим предполагаемым или заранее известным прошлым в той ситуации, которую мы сейчас переживаем. Единственный ответ, который я сейчас нахожу, это молчание. И, несмотря на все различия, я понимаю твое молчание, у которого совершенно иные причины. Так же, как я понимаю соблазн и возможность ухода в «метафизические глубины», который помогает бороться с одиночеством. Молчание может быть окончательным, почему бы и нет? Или же попятным движением, чтобы изредка все-таки публиковать какие-то мелочи о Макиавелли, Грамши, им подобных, или же какие-то дерзости о философии (давнишняя идея, которую, ты помнишь, я вынашиваю, но которую должен, с учетом предыдущего опыта, основательно доработать во время наших прогулок по лугам), или же об эпикурейской традиции - кто знает? Это мелочь для времени, когда требуется быть вооруженным конкретными познаниями, чтобы говорить о таких вещах, как государство, экономический кризис, организации, «социалистические» страны и т. п. Этих познаний у меня нет, и мне было бы необходимо, как Марксу в 1852 году, «вновь начать все сначала», но слишком поздно, учитывая возраст, усталость, утомление и одиночество.

Разумеется, можно вернуться к «Капиталу» теперь, когда более или менее видно, что не работает в его логике, ведь это же касается не Идеи предприятия, а лишь аргументов в ее пользу: но здесь опять-таки, с точки зрения логики, недостаточно разобрать механизм, его следовало бы «вновь собрать»[72], что предполагает другие составные части, а также нечто иное, чем та скромная философская культура, которой я располагаю[73].