Опыт борьбы с удушьем

– Все боятся. И ты боялся, все это прекрасно знали, но важно, как ты с этим страхом справляешься. Вот когда ведут человека на расстрел, ясно же, чем это кончится, – тебя расстреляют. Но одни начинают ползать на коленях и лизать сапоги охранника – это не помогает, кстати, – а другие идут с выражением: ну что же, не повезло, значит, не повезло. Так что по-разному можно держаться в любой ситуации.

В Ортачала царили свои законы, отличные от порядков в других советских тюрьмах, особенно расположенных на территории России. В камере курили, в том числе и анашу, пили водку, кололись. В грузинской тюрьме все покупалось у охранников. Не надо было иметь на руках даже деньги, зэк давал охраннику адрес в городе, тот шел по адресу и получал еду, выпивку и деньги и для зэка, и для себя.

В Севиной камере сидели новички, по первой ходке, и там воров не было, но приблатненные, знакомые с ворами, были. Только смотрящий был блатной, настоящий преступник, в камеру новичков он попал просто потому, что это был его первый арест, до этого ему всегда удавалось выйти сухим из воды. У него была лавка скобяных товаров на Кутаисском рынке. Там он проворачивал всякие торговые преступления: продавал, обманывал, обсчитывал. Взяли его за ограбление: надев милицейскую форму, он пошел грабить других торговцев и погорел.

Пятьдесят человек теснились в помещении, рассчитанном максимум человек на двадцать. Грязь, вонь, сырость. Нужник находился непосредственно в камере, один на всех, и не был ничем отгорожен от остального пространства. Занавесочки и перегородки, воздвигаемые заключенными, регулярно уничтожались охраной, так что зэки все свои естественные надобности справляли на виду у всех остальных, под сальные шуточки и издевательства. Ритуалы, связанные с парашей, являлись важной частью жизни камеры. Когда человек вписывался в хату, первым делом надо было поинтересоваться, как осуществляется процедура дефекации, что позволено, а что нет. В то время, когда кто-то испражнялся, пищу принимать было нельзя. И наоборот, когда кто-то ел, нельзя было идти в туалет. Но, главное, после отправления нужды обязательно надо было мыть руки, за этим строго следила вся камера. Сева часто наблюдал, как какого-нибудь бедолагу, нарушившего туалетный кодекс, потом учили арестантскому этикету.

– За что бьют? – поинтересовался он у соседа по нарам, наблюдая, как несколько человек колотят парня, недавно попавшего в камеру.

– Он опять руки не помыл, говорит, забыл. После параши руки грязные, все, к чему они потом прикасаются, считается зафоршмаченным. А он взял чью-то вещь. Теперь придется ее выбросить, никто этим пользоваться не станет. Вот и учат его сейчас по-настоящему. Теперь не забудет.

Даже жалкая толщина арестантских матрасов имела причиной туалетную проблему. Чтобы отбить неприятный запах, когда кто-то из зэков испражнялся, соседи по камере выдергивали вату из матрасов и жгли ее. Но главной бедой были вши. С головными вшами боролись, брили всех арестантов налысо, но вот платяные вши оставались настоящей казнью египетской. Через короткое время Сева весь завшивел. Самое ужасное было в том, что гниды забирались под кожу и там жили. Сева расчесывал себя до крови, у него началась чесотка. Раны на ногах постепенно росли, в них видны были копошащиеся насекомые. Сева знал, что начальник тюрьмы периодически обходит камеры, и ждал его посещения, чтобы вручить ему жалобу.

4

Женя крутилась перед зеркалом, примеряя одно платье за другим. Сегодня был большой день. Елизавете Львовне исполнялось семьдесят пять лет. Мама после смерти папы не любила отмечать свой день рождения и уж тем более устраивать званые вечера. Обычно она ограничивалась обедом только для своих: Женя и Таня с их девочками, мужья и прочие посторонние на эти посиделки не допускались. Исключением была годовщина папиной смерти, куда Елизавета Львовна приглашала избранных родственников и их с Семеном близких друзей, вернее, их вдов; мужчины, как и папа, постепенно все умерли от инфарктов. Поскольку это было единственным большим семейным сбором в году, Лёля всю свою жизнь считала день смерти деда праздником и очень любила все приготовления к вечеру, вначале уборку квартиры, а потом длящуюся несколько дней готовку. По кухне, в клубах пара, в одном только фартуке, надетом прямо на комбинацию, от стола к плите и обратно передвигалась Елизавета Львовна с горящими щеками, обсыпанными мукой и хлебной крошкой, грозная и прекрасная, как Афина. Сева никогда на эти отмечания не ходил, Женину семью он не выносил, делать над собой усилия и соблюдать приличия не желал. Поначалу Женя обижалась на него за это смертельно, просила и даже требовала, чтобы он был вместе с ней и дочерью, угрожала, что больше никогда не пойдет с ним к Софе, но постепенно она поняла, что без Севы ей у мамы спокойнее и веселее, и угнетала ее иногда только необходимость каждый раз выдумывать объяснения его отсутствию.