Опыт борьбы с удушьем

– Что значит – никакие работы не выполнялись? Да вы слетайте в Узбекистан, посмотрите, как там оформлены клубы, столовые и детские сады! Вы с художниками побеседуйте – они вам что, говорят, что ничего не делали?

– Ты не волнуйся, Савелий Матвеевич, наш человек уже вылетел в Узбекистан. Беседует там с людьми, которым ты взятки давал. Из твоей записной книжки.

– Я никому взяток не давал. Это во-первых. А во-вторых, он пусть поездит по колхозам и своими глазами посмотрит, убедится, как результаты моей работы позитивно влияют на сознание трудящихся и побуждают их еще лучше трудиться на благо нашей социалистической родины.

– То есть ты хочешь сказать, что работал во имя идеи, во имя нашего светлого будущего, так сказать?

– Конечно! Именно! Никаких законов я не нарушал.

Пошли очные ставки с художниками. Они сидели как в воду опущенные, понимая, что Севе тянуть срок в тюрьме, а им водку пить дома. Они юлили, отнекивались, бормотали что-то невнятное, но в результате все, включая Реваза, подтвердили, что давали Севе деньги, чтобы получить от него договоры. С их стороны это не считалось взяткой, потому что Сева не являлся официальным лицом. Реваз плакал на допросе, когда говорил, как Сева ему помогал. И что без помощи Жени, устроившей ему операцию в институте сердечно-сосудистой хирургии, он бы сейчас здесь не сидел.

Когда менты выяснили, что продавался не воздух, они начали понимать, что больших звезд не получат, подрасстрельное дело не получится. Но пятерку они Севе все равно впаяют – за частное предпринимательство.

3

Севу посадили в автозак вместе с еще несколькими заключенными и повезли в знаменитую тюрьму Ортачала.

Тюрьма – это серьезно. Человеку, попавшему туда в первый раз, – это как высадиться на чужую планету. Как вести себя в контакте с чужой цивилизацией? Потянулась нудная процедура приема арестованных. Сева старался держаться, но внутри у него все дрожало. Ворье, жулье, что там с ним сделают? Бить начнут, убить не убьют, но покалечить – почему не покалечить? Наконец оформление закончилось, и его отвели в СИЗО. Загремели замки и засовы, распахнулась дверь, шум и зловоние вырвались из камеры. Надзиратель крикнул что-то по-грузински, Севу завели в камеру, и дверь за его спиной захлопнулась. Перед ним была длинная, очень узкая полутемная камера. Ничего не было видно от дыма и испарений тел. С непривычки глаз различал лишь тени. Когда глаза привыкли к темноте, Сева огляделся. Справа от входа стояла параша, слева раковина. Вдоль всей камеры, справа и слева, тянулись двухэтажные железные нары, поверх них, под низким потолком, сквозь два маленьких зарешеченных окошка пробивался слабый свет. Посредине стоял стол, длинный-длинный, почти упиравшийся в противоположную от входной двери стену. Над столом было еще одно окно, побольше, чем бойницы под потолком.

Камера замерла. Все замолчали, пятьдесят пар глаз внимательно рассматривали Севу. Изучали. Он молчал тоже. Вдруг вспомнились рассказы товарищей отца, вернувшихся после смерти Сталина из лагерей. Сева, тогда десятилетний пацан, просиживал вместе со взрослыми ночи напролет, и отец никогда не отправлял его спать. Из их историй Сева почерпнул кое-какие познания о тюремных порядках. Запомнилось, что в камере не принято протягивать и пожимать руки. Приветствовать сокамерников обычным «Здравствуйте!» или «Добрый день!» тоже не рекомендуется.

– Мир этому дому, – сказал Сева, ни к кому в отдельности не обращаясь.

– Пройди туда, там главный, – несколько зэков кивнули в сторону окна.

По тюремному этикету теперь надо было подсесть к смотрящему за камерой, то есть главному, все о себе рассказать: кто, что, по какой статье.

– Хотят коммерческое посредничество предъявить, – сказал Сева.

– Ты же еврей. Нормальная статья, еврейская. Ну, ты нормально держишься. Водки выпьешь?

– Нальете – выпью.

– Нальем, конечно.

Показали Севе его место, уважаемое место, у окна, рядом со смотрящим. Что значит «нормально держаться», Сева узнал довольно быстро – адекватно, не проявляя страха и эмоций. Он потом не один раз сам наблюдал: входит в камеру новый заключенный, проходит три минуты – и его начинают бить смертным боем.

– За что? – спрашивал Сева.

– По тому, как держится человек первые несколько минут, понятно, тварь он или не очень. Тварь видно сразу. Еще месяц посидишь, вопросы задавать не будешь.

Месяц прошел, и Сева уже не задавал вопросы. Он понимал, кого будут бить, а кого нет.

В камеру ввели нового заключенного. Он затравленно огляделся и крепко прижал к груди мешочек со своим скарбом, чтобы его у него не отняли.

– Видишь? Ясно же, что у него там хавка. Сейчас мы его отпиздим. Все отнимем. Сами это съедим, а он будет смотреть, даже понюхать не дадим. Вошел бы как человек, тогда бы все по-другому могло быть… – учил Севу сосед по нарам.

Вошедшего избили, отобрали у него мешочек и действительно нашли там харч. Сева в избиении участия, разумеется, не принимал, но, когда его позвали к трапезе из отнятых запасов, с удовольствием спустился с нар и сел вместе с сокамерниками за стол.