Опыт борьбы с удушьем

Я так и сделала. Себе я постелила отдельно, на раскладушке. Почему-то мне не захотелось ложиться с ним в одну кровать с бутылкой горячей воды между ног. Так и лежали напротив друг друга, мне было одиноко и неуютно. Именно тогда я осознала, что мы уже очень давно не были близки. Это было так странно после того, что я привыкла к его неудержимому желанию, привыкла к тому, что мне постоянно приходилось отбиваться от него. «Для всех секс удовольствие, а для тебя тяжелая физическая работа», – один раз изрекла Софа, уж не знаю, откуда она это взяла, наверное, подслушала наши пререкания. С самого начала нашей супружеской жизни невозможно было утолить его печали, и вдруг наступил момент, когда ему явно стало не до «печалей». Супружеские отношения между нами постепенно сходили на нет. Когда же это началось? Наверное, с тех пор, как я перестала дожидаться его возвращения до двух-трех утра, когда он приходил домой после пулечки. Я тогда только устроилась в академическое медучилище, преподавать микробиологию, и целыми вечерами сидела за книгами, готовилась к занятиям.

Сева привык, что я всегда его жду, сидя с чашкой чая и книгой за столом под лампой с низким абажуром. Он открывал дверь ключом, бесшумно проходил мимо комнаты, где спала дочь, и заходил ко мне на кухню: иногда трезвый, но чаще поддатый, возбужденный, полный энергии, пахнущий одеколоном, хорошими сигаретами, дорогой итальянской кожей. Как ни странно, алкоголем от него никогда не пахло, сколько бы он ни выпил. Его это всегда веселило: «Хочешь, дыхну?» – и дышал мне в лицо. Запаха перегара не было. Он смеялся: «Фантастика! Пол-литра уговорил – и ничего. Я просто чудо природы!» Мне становилось все труднее после бессонных ночей вставать и идти утром на работу, читать лекции, стоять перед сорока парами любопытных, все подмечающих глаз – тени под глазами, бледность, неухоженные волосы. Я начала ложиться спать одна. На первых порах он злился, дулся на меня, требовал внимания. «Так приходи домой раньше, как все нормальные люди», – отвечала я. Один раз я легла и успела глубоко заснуть. Он вернулся пьяный и, не найдя меня на кухне, со стуком открыл дверь в комнату. Я проснулась в ужасе, в холодном поту, не понимая, где я и что со мной. Как сомнамбула встала с кровати и вышла на середину комнаты. Сева стоял в дверном проеме, отбрасывая невероятную, огромную тень. Мне стало еще страшнее: «Я так и знала, Он пришел!» – прошептала я, еще в полусне.

– Он? Он пришел? Так ты меня встречаешь? – так и взвился Сева. – Я могу вообще не приходить! Нет, ты посмотри на себя, ты совсем с ума сошла!

Оказалось, я так испугалась, что в клочья порвала на себе ночную рубашку. Сева, в отличие от меня, юмора в этой ситуации не увидел, смертельно обиделся и неделю со мной не разговаривал. Но постепенно он привык возвращаться домой, когда все спят. Утром Сева перестал вставать проводить меня на работу. Да, и вообще, моя новая должность как-то мало его занимала. Раньше он смеялся, что я так всю жизнь и прохожу «Женечкой», и вдруг, когда в училище я стала наконец Евгенией Семеновной, меня ценили, меня уважали, он потерял интерес. В институт сердечно-сосудистой хирургии он приходил ко мне регулярно, знал всех и каждого, в училище же съездил пару раз – осмотрелся, понял, что коллектив в основном женский, конкурентов у него нет, – и все, больше я его у себя на работе не видела. Сева стал реже бывать в Москве, его командировки длились все дольше и дольше. Я чувствовала дефицит внимания после той страсти, что была раньше. С Севой я на эту тему сама не заговаривала и ничего не предпринимала, никаких пеньюаров и кружевного белья не покупала. «Вот еще», – думала я.

Утром я встала больная – грудь саднило, заложило нос, переносица болела, голова раскалывалась. Наклеенный на ночь по совету Галки Зервас китайский согревающий пластырь совсем не помог. Как в таком состоянии преподавать – непонятно, а мне предстояло сегодня прочесть восемь лекций.

– Вот и верь после этого в народную медицину.

Я попыталась оторвать пластырь с носа. Но тот прилип намертво.

Раздался звонок в дверь. Начало девятого, наверное, дочь что-то забыла и вернулась с полдороги. Я открыла дверь. Передо мной стояла молодая женщина лет двадцати с небольшим, высокая, худая, голубые водянистые глаза, пухлые губы, светлые волосы собраны в хвост. Похожа на одну из моих студенток с рабочих окраин Москвы.

– Женя? – Она скорее утверждала, чем спрашивала. – Меня зовут Валерия Корчагина.

– Очень приятно. – Я не представляла, кто это может быть. Явно не моя бывшая студентка, те обращались ко мне по имени-отчеству.

– Простите, а в чем дело?

– Вы не находили мою записку?

И тут все встало на свои места. На той бумажке, выпавшей из кармана пиджака Севы, было написано именно это имя. Прошло уже несколько месяцев, и оно начисто стерлось у меня из памяти.

– Я ничего не находила. Вы мне писали? Куда, по какому адресу?

– Нет, я положила ее в карман пиджака Савелия Матвеевича. А он вам ничего не рассказывал обо мне?