Опускается ночь

И тут сзади раздаются выстрелы, и их грохот разносится по переулку; мужчины мгновенно приседают на корточки, закрывают головы по старой солдатской привычке и затем в наступившей тишине оборачиваются, словно думая увидеть пули или врагов. В глазах Пино Этторе видит отражение собственного инстинктивного страха. Мы не солдаты, думает он. И никогда ими не были. Мы хотели быть фермерами.

– Начинается, – говорит Пино.

Этторе поднимается, хватает костыль и ковыляет дальше.

– Это началось давным-давно. Давай шевелись!

Сзади снова гремят выстрелы, быстрой очередью, словно пригоршня камешков, с силой брошенная в стекло. Слышатся крики, нарастающий гул голосов и приближающийся топот ног. Этторе и Пино бегут дальше, в лабиринт улочек и затем в тупик, заканчивающийся двориком, где живет Этторе.

– Я должен идти домой. Луна одна, – задыхаясь, произносит Пино.

– Да, иди! Я зайду к тебе, перед тем как поеду обратно, – говорит Этторе.

Пино хлопает его по плечу и бежит вниз по переулку.

Этторе взбирается по ступенькам к своей двери, врывается внутрь и внезапно останавливается. Лезвие ножа застывает на волосок от его горла; он моргает в темноте и видит сверлящие его глаза сестры.

– Паола! – вырывается у него сдавленный возглас; с облегчением выдыхая, Паола опускает нож, ее плечи ссутуливаются.

– Матерь Божья! Я чуть не перерезала тебе горло, Этторе! – говорит она, прикрывая глаза свободной рукой.

– Я заметил.

– Я слышала выстрелы – и подумала, что ты грабитель! Или один из этих подонков в черных рубашках. – Она коротко обнимает его, не выпуская ножа, и Этторе чувствует под ее одеждой твердые кости. От нее исходит резкий запах страха и детской рвоты.

– Якопо здоров? А ты?

– Да, с ним все в порядке. Сегодня утром он всю меня облевал, а потом смеялся над этим. – Она пожимает плечами, и ее взгляд невольно обращается к деревянному ящику, где спит сынишка.

Этторе обводит глазами свой дом. После света и простора массерии он кажется норой. В темноте в противоположном конце комнаты тихо кашляет Валерио в своей каменной нише.

– А как отец? – тихо спрашивает Этторе.

Паола вновь пожимает плечами, тревога набегает на ее лицо.

– Все слабее и слабее. Почти ничего не ест, хотя и дать-то ему нечего. Мне кажется, у него лихорадка. Не очень сильная, но уже несколько дней.

– Эй, вы, двое, перестаньте говорить обо мне так, словно меня тут нет, – ворчит Валерио.

Этторе подходит к отцу, встает рядом с ним, и Валерио поднимает на него затуманенный взгляд. Запавшие щеки покрыты седой щетиной, под глазами коричневые круги.

– Может, стоит послать за доктором, чтобы он осмотрел тебя, отец? У меня есть деньги – от дяди Леандро.

– От него! – Глаза Валерио сверкают. – Что же, теперь он подает нам милостыню, этот заносчивый сукин сын? – Вспышка гнева вызывает новый приступ кашля.

– Я отработал их. Ну, часть из них, – говорит Этторе. – Так позвать доктора?

– Какой смысл? Он ничем не поможет, только пошлет к своему брату купить лекарств, которые не действуют. Сделай милость, оставь меня в покое. А лучше пойди и купи на эти деньги вина. Но я знаю, такой услуги ты мне не окажешь. – Валерио устремляет безразличный взгляд на тени. Дыхание вырывается из его груди с тихим свистом, ребра при этом едва поднимаются. Этторе сжимает зубы.

– И тогда ты сдашься и умрешь, так ведь? Когда меня нет дома, то некому помочь твоей дочери и внуку, некому заработать денег им на хлеб? И некому защитить их? – спрашивает он.

Валерио переводит взгляд на Паолу, которая стоит, все еще сжимая в руке нож.

– Моя дочь всегда умела постоять за себя лучше, чем мог бы это сделать я, – шепчет он, и, хотя он говорит это с гордостью, в его словах проскальзывает и жалость к себе. Со вздохом Валерио закрывает глаза.

Паола слегка вздрагивает и некоторое время стоит молча. Она наконец кладет нож, подходит к Якопо и гладит его по щеке.

– Ты говоришь, у тебя есть деньги? – спрашивает она.

– Да, много. Я…

Этторе прерывает звук выстрела, раздавшийся совсем рядом, и топот бегущих ног. До них доносятся сердитые крики и скрип дверных петель.

– Они близко! – шепчет Паола. Она бросается к двери и приникает глазом к щели в досках.

– Мне уйти? Может, так будет лучше для вас? – Сердце в груди Этторе сильно бьется от испуга и ярости.

– Возможно… возможно. – Паола поворачивается к нему, ее лицо тоже искажено страхом и гневом. – Ты выбрал не самое удачное время, чтобы наведаться домой, Этторе! Если они войдут сюда, я перережу им глотки, Богом клянусь, я это сделаю!

– Нет, Паола! Только если у тебя не будет выбора. Только если тебе будет грозить верная смерть. Я иду – я ухожу.

– Тебе нельзя показываться на улицах! Иди вниз, и спрячься там, в хлеву. Иди, иди! Скорее. И не смей вылезать и ввязываться в драку. Обещай мне! Они пристрелят тебя, как только увидят.

– Что это за люди? – спрашивает Этторе, берясь за ручку двери.

– Все те же, брат, и хотят они того же – растоптать нас, потому что они нас ненавидят. Иди скорее.