Валерия хлюпнула носом и тут же прикрикнула на себя. Не помогло, она
разрыдалась. Как интересно… Как интересно и странно… Оказывается, она его
любит…
Да нет, глупости, какое там – любит. Просто обидно очень. И нервы вымотаны
до предела, вот и все.
И с какой стати так убиваться, будто что-то непредсказуемое случилось? Или,
подслушав его разговор со стряпчим, ты, курица пустоголовая, не уразумела, тут же и
моментально, что твоя благополучная семейная жизнь скоропостижно скончалась,
причем без особых усилий со стороны агрессоров из города Глыбокоречинск? И тем
не менее продолжала думать, что от тебя что-то еще зависит? Тазиком хлопать
собралась, рассчитывала, что так приведешь мужа в чувство…
Тогда ты и вправду дура. А он ушел. Может, еще вернется, вещи взять или
перекантоваться денек-другой… Или, может, он не собирается окончательно
уходить… Будет жить с тобой под одной крышей… А время от времени в
Глыбокоречинск наведываться, отдыхать душой. И телом.
«Не бывать тому», – угрюмо решила Лера, представив, как муж, словно чужой
человек, расхаживает по их квартире, каждый раз обходя Леру по дуге, и бросает
фразы, не глядя в лицо. И она даже не посмеет подойти к нему, чтобы обнять и
спросить, что происходит. Потому что он отшатнется.
«Не больно-то и хотелось с вами обниматься, уважаемый муж», – с едким
сарказмом подумала Валерия. – Твои вещи я, конечно, собирать не буду, сам потом
соберешь, а вот высказать все в глаза удовольствия себя не лишу. И морду не
отвернешь. Я сама тебя прогоняю, ты понял?»
«Я сама тебя прогоняю», – твердила она, выводя свой джип из гаража. – Так
ему и скажу. Чтобы не смел являться. Только за вещами. И только один, без своих
теток. Как там ее – Тоня? Без Тонечки и милой крошки Юли»
Она гнала машину в Глыбокоречинск.
Ну не сидеть же глупой коровой у кухонного окна, сморкаясь в грязный
передник и изображая страдалицу? Пусть другие себя жалеют, а Валерия Бурова
будет действовать.
Город с бывшими посадами бывших окраин, все еще теснящихся возле
остатков купеческих домов, с трехэтажным зданием городской управы в окружении
жилых пятиэтажек, с новым торговым комплексом, выходящим задником в поле и
мечтающим стать центром местной цивилизации, ничем не удивил Леру – ни
петляющими не впопад туда-сюда улочками, ни раздолбанными горбатыми
мостовыми, ни даже грохочущей телегой, запряженной бодрой каурой лошадкой,
понукаемой тринадцатилетним пацаном. Подмосковных городков она повидала. Но
только въехав на главную магистраль под названием улица Советская, она
сообразила, что не помнит адрес Юлии Лепехиной, а значит, и ее мамаши тоже.
Кривые буквочки, заполнившие чернильный штампик, в которые она
вчитывалась, изучая паспорт Воропаевской дщери, стерлись из памяти напрочь, не
оставив ни малейшей зацепки. Досадуя на себя, Валерия вылезла из машины и
подступила с расспросами к туземцам. Пусть она не знает, где мадам Лепехина
живет, но зато ей известно, где мадам работает, и значит, Лере нужен тутошний
драмтеатр.
Однако за секунду до того, как задать вопрос пенсионерке в панаме,
выгуливающей на поводке мохнатое недоразумение, Лера поняла, насколько дико он
прозвучит. Драмтеатр, ха!.. В Глыбокоречинске!.. Но дама с собачкой от изумления
кашлем не зашлась, а вместо этого, неспеша поводя руками, принялась расписывать
дорогу.
Здание театра было вполне себе традиционным, но производило впечатление
уменьшенной копии – с полукруглым фасадом и неизбежными по передку толстыми
колоннами, увенчанными массивной лепниной под массивным же фронтонным
козырьком. На передней стене между колоннами – в человеческий рост афиши с
черно-белой мозаикой фотографий, запечатлевших сцены из спектаклей репертуара.
Слева от парадного входа на куске ватмана вывешен сам репертуар, в рамке и под
стеклом. Все, как у больших.
Валерия запоздало забеспокоилась – сейчас же лето, местная труппа должна
быть на гастролях. И скорее всего, под стеклом висит репертуар театра юного
зрителя из брянской области или народного театра из области орловской. Как-то все
с самого начала у нее наперекосяк пошло. Но раз она здесь все же оказалась… Не
поворачивать же обратно. И Лера потянула на себя массивную дверь.
В вестибюле было прохладно и немного сумрачно, пол, уложенный мраморной
плиткой, блестел чистотой. Воль стены секция деревянных кресел с откидными
сиденьями, потертыми на дерматиновых сгибах. Таких кресел Валерия не видела уже
лет сто. Она прошла в сторону билетной кассы и, заглянув в арочное окошко,
осведомилась, какая все-таки труппа дает сегодня вечером спектакль.
Билетерша раздраженно прокаркала, что труппа в театре одна, что здесь вам
не столица, и что вечернего спектакля сегодня не дают, что вон там все ясно
написано. Сегодня только дневной, детский. Вам, что, трудно прочитать?!
Валерия произнесла холодно, ставя каргу на место:
– Остыньте, уважаемая. Я всего лишь полагала, что ваши на гастролях, – и,
сунув в глубь пещеры купюру, поцедила:
– Один. Балкон. Первый ряд.
Билетная тетка принялась усиленно навязывать партер, поскольку ни на
секунду не усомнилась, что, выкупив самый дешевый билет, наглая московская