Опрокинутый рейд

Ну а то, наконец, как войти в тот образ жизни, который ему предстояло по замыслу сотрудников Агентурной разведки вести? Купец! Да он всегда с презреньем смотрел на торгашескую братию. Готовы задавиться за каждый грош, с утра до ночи трясутся над своими товарами. И вот станет одним из таких же. Одежда — пустяк. Токарем он был классным. И при царе на заработок пожаловаться не мог. По воскресеньям носил костюм-тройку, галстук, штиблеты. Речь теперь шла о другом. Надо, чтобы от прежнего пролетария в тебе вообще ничего не угадывалось. Ни привычек, ни симпатий. Иначе — крышка. Торговцы — народ проницательный. Поймут, что чужак.

Но как же одно и другое: заводской пролетарий, коммунист, и истый купец — станут в нем уживаться?

Однако раздумывать, сомневаться времени не было.

— Мы тут решили. Ты для такого дела подходишь.

— Да что вы, ребята?

— Надо, друг… И не тебе нам важность этого объяснять.

— Понимаю, но…

— А раз понимаешь…

В сущности, лишь одно успел он в тот раз себе уяснить. Как разведчику — чаще тогда говорили: агенту, секретному осведомителю резиденции Южного фронта, резиденту — мелкая торговля ему мало что даст. Тереться в кругу лоточников, прислушиваться к базарной молве! Конечно, и таким путем какие-то сведения можно собрать. Однако цель его — собственное и, по возможности, солидное дело. С полным правом обретаться среди завзятого купечества, офицерства, железнодорожных чиновников. Спокойно, уверенно в себе. Но при этом и просто объявиться с деньгами в каком-либо из занятых белыми городов, купить магазины, склады нельзя. В контрразведке там служат отнюдь не наивные люди. К тому же покупательский мир давно весь поделен. Встревоженные появлением конкурента, соседи-торговцы выступят добровольными сыщиками. Уберегись потом от их слежки!

Можно было, конечно, постепенно вживаться. Ушли бы на это годы. Другое дело — войти компаньоном в какую-либо старую фирму, но… С улицы никто никого в компаньоны не примет. Рискуешь-то ведь кровным своим капиталом!

Долгие недели потом метался он по главным городам белоказачьего властвования: Ростов-на-Дону, Екатеринодар, Новочеркасск. Свой город еще обходил. Разговаривал неизменно с улыбкой. Мол, все у меня хорошо. На самом деле Шорохов словно окаменел от собственной неустроенности и тех вестей, которые обрушивали на него сводки с фронтов: белыми занята уже почти вся страна!

Минул год. Теперь он знает: могут быть времена и более трудные. Кольцо вокруг Москвы стянуто еще туже. А вот спокоен, поглядывает с довольным видом. Но тогда, читая сводки, Шорохов едва сдерживался, чтобы не выдать своего отчаяния.

На ростовском ипподроме, во время бегов, случай — да случай ли, сколько дней он деятельно искал такую возможность! — свел его с Евграфом Богачевым — купцом, сыном и внуком купца. Слово за слово — они же с детства знают друг друга!

Мальчишество — пора безотчетного равенства. Бегали наперегонки, участвовали в драках улица на улицу, честно делили каждый стащенный с чужой бахчи арбуз, кусок принесенного из дому хлеба.

Теперь Евграф был бородатый толсторожий дядька, но, оказалось, те воспоминания — заповедный уголок его сердца. Сам он и предложил Шорохову войти в совладельцы, едва услышал, что тот при деньгах.

Старика Богачева в живых уже не было. Евграф, хотя любил повторять: «Я… да сам я… гильдийный купец…»- из-за беспрестанных загулов торговлю вел плохо и в редкие минуты послепохмельной ясности это вполне отчетливо сознавал.

Шорохов потянул за кольцо двери нечипоренковского дома. Она не поддалась, однако почти тотчас отодвинулась заслонка глазка. Некоторое время его оттуда рассматривали. Проскрежетал засов. Дверь распахнулась. Запах дегтя, железа, соленой рыбы ударил в нос. Как и почти все купцы тогда, Нечипоренко торговал чем придется.

Шорохов перешагнул порог и сразу окунулся в прохладу и темноту. С минуту он стоял, привыкая ко мраку. Понемногу стали различимы нагромождения ящиков, тюков, рогожных кулей, бочек, стенки выгородок, заполненных штучным товаром: косами, серпами, лопатами…

Наконец он смог разглядеть и того человека, который впустил его в дом: седобородый старец, стриженный по-казацки в кружок, постнолицый, в сапогах, шароварах из серого грубого сукна, в серой рубахе. Коваль! Старший приказчик. Встречаться с ним уже приходилось.

Смотрел он хмуро, в руке держал аршинный железный прут толщиной в полтора пальца.

Шорохова не удивили эти предосторожности. В городе грабили даже средь бела дня. Склады их фирмы тоже приходилось караулить круглые сутки.

Одно из главных купеческих правил: с чужим приказчиком будь отменно любезен. Воздастся сторицей.

Он приложил руку к сердцу:

— С добрым здоровьем вас, Федор Васильевич. Мне к Христофору Андреевичу.

— Ванька! — зычно произнес Коваль, не меняя ни позы, ни настороженного выражения лица. — Подай сюда стул.

Парень громадного роста, в брезентовом фартуке, грохнул у ног Шорохова табуреткой из толстых брусьев.

Коваль повернулся и пошел в глубь склада, в угол, к широкой лестнице на второй этаж.