Опрокинутый рейд

Чей-то резкий свист рассек тишину. Маклеры скатились со ступеней и рысцой побежали кто вверх, кто вниз по Ильинке. Шорохов провожал их удивленным взглядом. Затем спохватился. Почему он стоит? Какая разница — ясно или неясно ему, чего они перепугались?

Тоже побежал в компании с тощим маклером лет сорока в зеленом вицмундире, свернул в ближайший переулок, стал там за выступом стены. Сердце билось отчаянно.

С того места, где они оба укрылись, была видна часть Ильинки. Трое мужчин и две женщины с винтовками за спиной шли вдоль тротуара.

— На Лубяночку, — скрипуче произнес маклер.

Шорохов не отозвался. Если его сейчас задержат, удостоверение, оставленное Мануковым, поможет. Сомнений у него не было. Но где-то здесь тот, который следит за ним. Что, если он потом доложит об этом как о заранее намеченной Шороховым встрече с сотрудниками московской ЧКа?

Он отступил в узкий простенок между выступом фасада и парадным входом в дом. Что за судьба! Быть в центре Москвы и хорониться от своих товарищей!

— На Лубяночку, — тоскливо повторил маклер, но уже громче и в упор глядя на Шорохова.

У него были шоколадного цвета бородка в виде короткой колбаски, рыжие бакенбарды. Тонкие бледные губы двигались, будто он все время что-то жует. Небольшие глаза смотрели цепко. Казалось, не смотрели, кололись. Вицмундир на нем был старый, с засаленными обшлагами и воротом. Неудачник. Отсюда и вся его колкость.

Патруль скрылся за поворотом. Маклеры начали возвращаться к колоннаде биржевого здания.

Теперь Шорохова сторонились не так откровенно. Правда, к нему, как и прежде, никто не подходил, но теперь он уже стать поближе к этим оживленно переговаривающимся людям, начал слышать, о чем они говорят:

— Бакинские — уральские продаю-покупаю… Продажа — тридцать восемь от номинала… Покупка — по договоренности… Бакинские — уральские…

— Друг мой! На уральские таких цен теперь нет. Вы что же, не знаете последних сообщений?

— О чем вы, сударь? Бог с вами! Тридцать восемь, ни гроша меньше…

— Закладные-с… недвижимое имущество-с… Всех видов-с… Ценные-с бумаги-с…

— Только Омского акционерного общества боен. Процветающее предприятие…

— Лес, муку, дрова по сходным ценам, большими партиями… Как и недавно там, на базаре, Шорохов поначалу не верил смыслу слов. Еще бы:

«Лес, муку, дрова по сходным ценам, большими партиями…»

Часа три бродил он между группами маклеров. Прятался от нового патруля. Как узнал от субъекта с шоколадной бородкой, иногда Ильинку оцепляют, проверяют документы, кое-кого уводят.

Понемногу Шорохов уяснил себе, кто из этих господ чем интересуется, что может предложить, начал вступать в беседы.

-.. вполне понимаю, вхожу в положение, однако поверьте, при всем том…

— …Помилуйте! Золотое дно!

— Позволяете себе так выражаться? Но все знают — Бакинские промыслы разрушены. Нет ни малейшей возможности вывоза. Ни по железной дороге, ни по Волге, ни по морю.

— Любезный друг, но там до самого последнего времени находился английский экспедиционный корпус.

— Вот именно. Находился.

— Скоро вернется… Семьдесят три с половиной… Пусть семьдесят два…

Шорохов понял. Вокруг люди очень опытные. Не окажись за плечами его целого года истинной купеческой деятельности в Новочеркасске, Екатеринодаре, Ростове-на-Дону, не общайся он все это время с Богачевым, Нечипоренко, Баренцевым и прочей торговой братией — хитрой, настырной в своем интересе к наживе, — его во мгновение ока отмели бы как самозванца.

Он покупал. Торгуясь с неторопливой солидностью. Один из боковых карманов его пиджака постепенно набивался сложенными в четвертую, а то и в восьмую долю разноцветными упругими листами.

Определить, кто именно следит за ним, было нельзя. Когда идешь по улице, это сделать сравнительно просто. Достаточно время от времени менять скорость ходьбы. Тот, кто следит, вынужден поступать так же, почему и становится заметным. Тут никакого общего ритма движения не было.

— Я уставший от жизни, больной человек, — ныл у него за спиной маклер в затрепанном вицмундире. — Последнее мое достояние. Только ради преклонного возраста матушки…

В конце концов Шорохов взял у него пачку совершенно не нужных ему купонов Московского страхового товарищества, наверняка упраздненного, отдал, правда, совершенную чепуху: пятьсот рублей думскими деньгами, — утешая себя при этом, что будет неплохо, если Мануков в эту минуту видит его.

Маклеры снова пустились в бега. Шорохов не понял почему. Все громче становились слышны звуки духового оркестра — и только. Судя по тому, что исполняли марш, в направлении от Красной площади приближался красноармейский отряд. Чем это могло грозить маклерам? «Не побегу, — решил он. — У меня-то нервы не сдали».

Его окликнули:

— Леонтий Артамонович!

Мануков стоял на противоположной стороне улицы. В одной руке он держал чемодан, другой махал, подзывая.

Шорохов подождал, пока красноармейский отряд не приблизится к зданию биржи. Впереди шел командир, несли красное знамя. По бокам от него, вынув шашки из ножен, печатал шаг почетный караул. Вид у бойцов был бравый, у каждого — винтовка, шинель в скатку, котелок, фляга.