Опрокинутый горизонт

– Ты была замечательной девочкой, тебя все восхищало, ты была такой поэтичной! Я не перестаю гадать, что упустила, где недоглядела, почему ты превратилась в эгоистку и карьеристку… Ты была милой, а стала красавицей, но от красоты часто вянут даже самые прекрасные души.

– После катастрофы я сильно изменилась. Я вам не говорила, но…

– Знаю, – перебила ее Надя, – газеты я тоже читаю. И потом, раз в месяц меня навещает Уолт, он мне про тебя рассказывает.

– Я потеряла память, – призналась Мелли.

– Нет, – возразила гувернантка, глядя ей прямо в глаза, – тут другое… Если бы я не узнала твое лицо, то приняла бы тебя за самозванку, польстившуюся на состояние Барнетта. Но происходящее в имении меня больше не касается. У меня скоро обед, тебе лучше уйти.

Мелли покидала пансион в смятении. Всю дорогу она молчала и, только когда машина въезжала в ворота имения, спросила:

– Уолт, я сильно изменилась после возвращения?

– Не могу сказать, мисс Барнетт, – ответил он.

Но, распахнув дверцу, чтобы выпустить ее из машины, он сказал ей шепотом:

– Настоящая Мелоди Барнетт никогда не села бы рядом со мной.

* * *

Вернувшись домой, Гарольд преподнес дочери сюрприз. Когда они приехали в один из самых шикарных ресторанов города на бранч, Мелли увидела за столом троих гостей отца. Двоих она сразу узнала благодаря папкам, которые вручал ей после каждого занятия в «Лонгвью» ее сообщник. Справа от нее сидел Саймон Болье, первая скрипка Бостонского филармонического оркестра, слева – Джордж Рапопорт с женой. Мелли много раз выступала в сопровождении одного и под управлением другого. Разговор был полностью посвящен музыке, начавшись со светской болтовни и упоминания наиболее удачных их совместных выступлений. Рапопорт, повернувшись к Мелоди (он никогда не позволял себе называть ее по-другому), спросил, чувствует ли она себя готовой вернуться на сцену. Замешательство Мелли было таким очевидным, что Саймон поспешил ей на помощь.

– Не на публике, конечно. Джордж предлагает тебе вернуться к работе с нами, пока что только ради нашего собственного удовольствия. Сначала мы могли бы репетировать втроем, а если бы ты набралась уверенности, то, не сомневаюсь, к нам с радостью присоединились бы другие музыканты. Но сначала ты сама должна высказать такое желание.

Гарольд и Джордж не ожидали такого вмешательства и с досадой переглянулись. Их огорчение усилилось, когда Саймона поддержала Бетси. Мелли должна делать только то, что сама захочет, независимо от того, понравится ли это ее отцу. Кому, как не ей, знать, как важен каждый день!

Мелли попросила гостей извинить ее: ей понадобилось привести себя в порядок. Стоило ей отойти от стола, как Бетси гневно наставила на мужа палец; слова были излишни. Гарольд знал: этот жест жены предвещал бурю.

Саймон отложил салфетку и тоже попросил извинения. Решив отыскать Мелли, он прошел через зал, осторожно приоткрыл дверь дамской комнаты и увидел ее перед зеркалом, мертвенно бледную.

– Я думала, это комната для дам, – проговорила она еле слышно.

– Все зависит от обстоятельств, – ответил Саймон, приближаясь.

Он закрутил кран и уселся на столик у раковины.

– Здесь больше никого нет? – спросил он шепотом.

– Как будто никого, – ответила Мелли с улыбкой. – Хотите убедиться? Можете заглянуть под двери.

– Нет, лучше рискнуть. Я очень огорчен. Не знал, что этот бранч – западня. Если бы знал, то…

– Я признательна вам за чуткость, – прервала она его. – И за то, что пришли мне на выручку.

– Какое приятное слово! Никогда еще не слышал его от тебя.

– Какое слово?

– «Чуткость».

– Это первое, что пришло мне на ум.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Саймон.

– Потерянной, – ответила Мелли не раздумывая.

– Я редко бываю… чутким, когда возникает необходимость высказаться, но хочу, чтобы ты знала: я счастлив, что ты выздоровела. Я навестил тебя в больнице в самом начале, но ты этого не помнишь, ты была в коме.

– Если это единственное, чего я не помню, то все обойдется.

Мелли не знала, почему ей вдруг захотелось откровенничать с Саймоном. Может, ее подкупила прямота, которую он проявил, поспорив за столом с ее отцом, а может, просто возникла потребность кому-то рассказать о той лжи, в которой она жила и которая уже душила ее до тошноты, как случилось сейчас. Как выйти на сцену, когда боишься публики? В снах о своих концертах она даже не узнавала саму себя!

– Ты чудом выжила, теперь запасись терпением. Вращайся среди людей, проветрись, начни жить заново – остальное придет само.

– Как проветриться, если я никого не помню?

– Даже нас? – спросил Саймон.

– Вас?..

– Нас! – повторил Саймон с загадочным видом.

– Неужели мы…

– Конечно!

– Вы хотите сказать, что мы?..

– На каждых гастролях. О, что это были за ночи!

– Серьезно?!

– Увы, нет. Прости, я пошутил, – признался Саймон. – Я питаю пылкую любовь к женщинам, но не в постели. Пусть это останется нашей тайной, ты всегда была единственной в нашей труппе, кто был в курсе дела, не считая гримера Сэми. В общем, ты поняла: у меня не хватило духу сделать такое признание.