Операция в зоне «Вакуум»

Январь сорок второго года. В ходку направился Хуго Сундфорс, тридцати шести лет, опытный в жизни человек. Долгое время работал в Соломенном главным механиком лесозавода; в восемнадцатом году его отца убили финские белогвардейцы. Он знал, на что идет, к кому идет. Сутки пробирался из Шалы по Онежскому озеру в Ялгубу. Переночевал в заброшенной избушке. К следующей ночи двинулся через пролив в Соломенное. Там в полночь вошел, как и требовалось, в свой пустой дом, затопил печь, расположился по-хозяйски. А утром… утром увидел в окно солдат — шли на дымок. Рассказал им, что перешел через линию фронта, вернулся вот домой…

На допросах отвечал по легенде: бежал с оборонных работ, рассчитывая, что ему, финну, ничего плохого не будет. То же самое повторял в Петрозаводской тюрьме. Слушали. А потом один из тюремщиков, Ниссинен, схватил его за горло: «Рассказывай правду, а не то на такие кусочки разделаем, что даже самые большие из них петух проглотит!»

Сундфорс молчал. В феврале его бросили в лагерь военнопленных, что около Зарецкой церкви. И по сей день, видно, он там содержится…

Вывод один: финская национальность разведчика, на которую столько делали ставок, а все ставки — жизнями, — почти не дает разведчику преимущества. Не язык теперь роднит, не язык разъединяет.

Что делать? Может быть, провалы в Петрозаводске от неопытности? Посмотрим, говорил Горбачев, такой вариант…

Вслед за Сундфорсом, в августе, ушел на задание офицер Госбезопасности Трофим Ирюпин. В свои двадцать семь лет он был уже довольно опытным чекистом со специальной подготовкой, сын рабочего, член партии…

В напарники ему дали Карла Керянена. Кто такой Керянен? Революцию встретил в рядах красногвардейцев. После гражданской войны — на партийной и советской работе в Калевальском, Сегозерском, Заонежском районах. С финской войны вернулся с орденом Красной Звезды. В сорок первом он снова доброволец. В составе специального отряда совершил девятнадцать походов в тыл врага, сначала рядовым, а затем командиром диверсионно-разведывательных групп… Перед войной у него умерла жена, осталось трое малышей. То есть, все у этих людей было — и опыт, и нужда жить, и железо в нерве.

Их выбросили под Петрозаводском, у деревни Машозеро. Утром Ирюпин оставил Керянена и пошел в город на связь. Перешел железную дорогу, вышел на улицу Анохина, добрался до базара. На улице Кузьмина постучал в нужную дверь. Очевидно, он получил ответ на пароль: «Не свяжете ли мне шерстяные перчатки?», ибо на следующий день Ирюпин и Керянен вместе направились по тому же адресу… На проспекте Урицкого их остановила группа рабочих-электромонтеров. Рабочие-электромонтеры оказались переодетым полицейским секретом. Через несколько дней Ирюпин и Керянен были расстреляны.

Думай, Тучин, думай. Твой черед.

…Саастомойнен уже ждал его. Молча пожали друг другу руки и сели в машину.

Вчера Саастомойнен сообщил две новости: в октябре ему выпал двухнедельный отпуск, ему срочно надо в Петрозаводск оформить документы.

— Там, между прочим, спросят: «На кого оставишь комендантские обязанности?» Так я отвечу: «Есть один надежный человек». Надеюсь, я могу так заявить — а? Глаза Саастомойнена и спрашивали и посмеивались. Тучин не стал уточнять, в чем он сомневается, — в его надежности или согласии.

— При одном условии, — сказал с деловитостью торговца, который за полцены не уступит. — В Петрозаводск поедем вместе.

— Да? Зачем?

— Купить кое-что. Жене, детишкам да и себе. А то какой стороной ни поверни, весь в штампах «SA»[12]. А староста должен быть представителем народа, господин комендант.

— Пожалуй. И все?

— Нет. Аванс дадите. Марок девятьсот.

— Шестьсот.

Саастомойнен был жаден.

— Девятьсот.

— Черт с тобой, восемьсот — и по рукам!..

Километрах в пяти за Погостом встретились три газгена с солдатами.

— Куда это их?

— Полицейского убили.

— Надо же. Где?

— Под Матвеевой Сельгой.

— Кто убил?

— Разберутся.

Не без тревоги подумал о Горбачеве: ставят сети на ряпушку, а в них и судак попадается.

И еще подумал — почему Горбачев, зная, что он мимоездом будет в Шелтозере, ни слова не сказал о семье. Три года о нем ни слуху, ни духу. Не верит, или не хочет ставить под удар семью. Однако, он, Тучин, и сам не промах.

На перекрестке за школой остановил машину.

Прошел темные сени, нащупал и распахнул дверь. Четырнадцатилетняя Клавка, маленькая не по годам, тащила к столу самовар. За столом — мал мала меньше — все горбачевское потомство: Нинка, Юрка, трехлетний Борька. Глянули мельком и снова глаза в одну точку — туда, где в центре пустого стола алюминиевая миска с мелкой нечищенной картошкой. Перед каждым пясточка соли. Бесхлебица.

Анастасия стояла в сторонке, у вешалки, в незастёгнутой телогрейке, закинутыми за голову руками повязывала платок. Смотрела исподлобья, устало.

— Здорово! Куда собралась?.. А я еду мимо, дай, думаю, погляжу, как вы тут?..

— Ты по делу или как? Некогда мне, опаздываю. Мама-то что?

— Мама — хорошо, хорошо мама… А ты задержись-ка Анастасия.

Отвел ее на кухню, взял за плечи. С удивлением и завороженным страхом смотрела в его веселые глаза.