«В Штутгарте я несколько недель училась в школе медицинских сестер. Училась без всякой охоты, но другого выбора у меня не было. Иначе мне пришлось бы работать на фабрике. Благодаря связям отца мне удалось переехать к нему в Италию. В июле 1943 года вместе с родителями я переехала в Софию, где отец получил назначение в немецкое посольство. Я работала секретарем в посольстве. В Анкару я приехала не случайно. Через своих агентов в Анкаре американская секретная служба связалась со мной в Софии в августе 1943 года, и я была втянута в шпионскую работу на американцев. В Анкаре Мойзиш значительно облегчил мне работу. Уже через четыре дня у меня был ключ от его сейфа, и я стала делать копии с его секретных документов. Мои братья — Питер и Тотард — были офицерами в немецкой армии и воевали на русском фронте — это явилось другой причиной того, почему я так легко завоевала доверие Мойзиша. Моя любовь к одному человеку, которого я встретила еще в Кливленде, сыграла важную роль в том, что я охотно согласилась работать на американскую секретную службу. (Я не стану называть имени этого человека.) В Анкаре я встретила его вновь. Он был теперь агентом так называемого «управления стратегических служб США“».
В Софии Корнелия уговорила отца подыскать ей работу в какой–нибудь нейтральной стране, например в Турции, где жизнь молодой женщины будет веселее. Это была чистая случайность, что она попала к главному источнику разведывательной информации в Анкаре — к самому Мойзишу, которому в этот момент как раз требовался секретарь. В немецком посольстве она была бы рада любой работе.
Корнелия была любимицей отца и считала себя баловнем судьбы, потому что снова встретила человека, которого когда–то сильно любила.
Когда в приемной Мойзиша звонил телефон, она поднимала трубку.
— Канцелярия торгового атташе, — говорила она. Мне нравился ее голос.
— Говорит Пьер. Господина Мойзиша, пожалуйста. Ее вопросы я объяснял тем, что она была новым сорудником.
— Пьер? Какой Пьер?
Она смеялась и долго не соединяла меня с Мойзишем. Я думал, что ей хотелось пофлиртовать со мной. Но она знала, что говорила с Цицероном.
«Я работала исключительно на американскую секретную службу, — писала Корнелия. — Мойзиш полностью доверял мне. Я знала о Цицероне еще до того, как получила задание читать всю почту, которую каждый вечер привозил курьер из Берлина. Поскольку я работала одна и к тому же мне никто не мешал, у меня было достаточно времени для того, чтобы снимать копии с приходящих из Берлина документов, из которых было ясно, что Цицерона следует искать в самом английском посольстве. Копии документов я передавала американцам каждый вечер. Однажды они чуть было не установили личность человека, который встречался с Мойзишем по вечерам и всегда вскакивал в машину на ходу. Это было в тот самый вечер, когда Мойзишу и Цицерону едва удалось уйти от преследования после дикой погони через всю Анкару. Американцы еще задолго до этого знали, что человек, имеющий кличку Цицерон, действительно существовал. Мне было поручено установить его личность».
Почему американцы задолго до этой дикой погони знали о существовании Цицерона? Каким образом и откуда они получили такую информацию?
Слава, которая окружала имя Цицерона, льстила моему самолюбию. Это имя было предметом толков в немецком министерстве иностранных дел и в немецкой разведке. О Цицероне говорили в ставке Гитлера и в американской разведке, возглавляемой Алленом Даллесом, братом Джона Фостера Даллеса, который впоследствии стал государственным секретарем Соединенных Штатов Америки. Слухи о Цицероне ходили среди агентов разведки и дипломатов.
— Цицерон? Так это же английский агент. Англичане используют его, чтобы ввести немцев в заблуждение.
— Цицерон — друг одного английского дипломата. Поэтому–то он и имеет доступ к секретным документам.
— Цицерон не существует. Его выдумала немецкая пропагандистская машина.
Как–то ночью я пробрался к Мойзишу. Там оказался и Енке.
— Если вы почувствуете опасность, сразу же приходите к нам, — сказал мне Енке. — Мы отправим вас в Германию. Фюрер приказал после войны дать вам виллу в качестве награды.
— Вы говорили обо мне Гитлеру?
— Конечно!
Меня, каваса, прямо–таки распирало от гордости. В своих мемуарах Франц фон Цапен, вспоминая об одном разговоре с Гитлером, пишет:
«Когда речь зашла об общей обстановке, я напомнил о решениях Тегеранской конференции, которые известны нам из телеграмм Цицерона».
Мойзиш, вспоминая о своей беседе с немецким министром иностранных дел, пишет:
«Риббентроп все еще не удостаивал меня своим взглядом. Он продолжал нервно вертеть в руках документы. Неуверенность и досада ясно отражались на его лице, когда он смотрел на кучку фотографий, которые обошлись Германии в шестьдесят пять тысяч фунтов стерлингов. Вдруг он схватил всю пачку, швырнул ее на конец своего огромного письменного стола и едва слышно проговорил: «Не может быть!“[12]
Мойзиш также цитирует заявление Кальтенбруннера, начальника главного управления имперской безопасности третьего рейха: