- Ты нам не про девок, а о себе рассказывай, - перебил чернявого Олевский, внимательно наблюдавший за незнакомцами. Его глубоко запавшие глаза, всегда строго смотрящие на собеседника, сейчас будто старались заглянуть в души этих людей.
- Так вот, я и говорю, - ничуть не смущаясь, продолжал парень, назвавший себя Иваном. - Хотел я насовсем пристать к этой королеве, а тут чертяки румыны налетели на село… Она мне и говорит: «Тикай, миленький, они русских хватают и стреляют на месте». Мы с Петькой и драпанули, только пятки засверкали. А тут недалеко снова на них нарвались… Они палить начали, ну и мы тоже в долгу не остались… А того парня, что убили, мы часа два назад в лесу встретили… Говорил, что к партизанам идет, вроде бы знает, что где-то здесь отряд есть. Ну и мы за ним увязались. Думаем, пойдем к партизанам, будем гадов бить… Вот и пришли… Жаль парня, безоружный шел… Совсем было удрали, когда его куснула меж лопаток пуля…
- Все-то у тебя, Иван, как по-писаному получается… И где ты складно так брехать научился? - насмешливо сказал Морской.
- Я серьезно, командир… Разве что про девку зря сказал, так это ж без умыслов всяких. Уж больно хорошая девка и помогла нам. Я б ее с собой забрал, да куда… А так все обсказал как было… Товарищи, возьмите нас с Петькой к себе. Все будем выполнять, что прикажете… Солдаты мы оба… Я разведчиком в полку был, на баяне играл…
- Что-то ты хитришь, парень. По твоему виду не скажешь, что ты в концлагере кондер хлебал… Ряшка, как у откормленного бугая… - снова вступил в разговор Олевский.
- За месяц можно было на даровых харчах потолстеть. В Словакии я за неделю, наверно, на пуд поправился… Кормят бабы, сколь влезет… Аппетит, правда, у меня неважненький: только из-за стола вылезу, а уже опять жрать готов… Петька говорит, что это у меня переходящий момент от голода к сытости…
- Возьмите нас к себе, товарищи командиры, - пробасил рябой… - Я отсюда, как хотите, никуды больше не пойду… Ивана все к девкам тянет, а я воевать хочу, отомстить фрицам…
- Хорошо, - сказал Морской, вставая из-за стола. - Оставайтесь в лагере. Пойдете во взвод к Федотову. Он сам решит, оставить ли у вас оружие или поучить еще вас партизанской науке…
Закрылась за ушедшими дверь. Молча стоял возле окна Олевский, хмурился над картой Бобров. Насвистывая какую-то мелодию ходил по комнате Морской. Внезапно он остановился:
- Слышь, Костя, а музыкант не помешает нам в отряде, если он вправду умеет играть на баяне. Все веселее будет…
- Легкомысленный он какой-то, одни бабы на уме. Сказано, музыкант, - проворчал Бобров.
- Надо проверить этих людей, - отходя от окна, медленно проговорил Олевский.
- Эх вы, сухари-сухарики. Совсем завоевались… Можно подумать, что вас, окромя боев, ничего не интересует. Нет, друзья, негоже нам строить из себя железобетонных комиссаров. Музыка на войне тоже нужна.
- Удали в тебе, Миша, много. А бдительности не хватает. И все из-за твоего лихачества…
- Опять ты за свое, - поморщился Морской.
- Ты не обижайся, командир, но твоя атаманская удаль хороша была под Севастополем, в морской бригаде, когда немец только начинал воевать с нами… Сейчас же он, гад, ученый стал и с ним нужна умная, продуманная борьба. А мы иногда допускаем просчеты, неосторожность. В особенности это касается тебя, Миша.
Морской побледнел и хрипло проговорил:
- Чего ты все учишь меня, капитан? Чихал я на твою осторожность, понял?
- Зря горячишься, командир, - Бобров примирительно похлопал Морского по плечу. - Олевский во многом прав, ты подумай над этим хорошенько. А что касается наших новых знакомых, то проверить их, конечно, не помешает.
…В тот же день в резиденции Франка стало известно, что свой человек под кличкой Сват благополучно проник в отряд Морского.
ШТАБ РАЗРАБАТЫВАЕТ ОПЕРАЦИЮ
Метрах в трехстах от избушки лесника, на зеленом бугре, одиноко рос кряжистый дуб-великан. Широко раскинув свои могучие ветви, он как бы хотел защитить, приласкать ими измученную, израненную землю.
Николай Васильев сидел у подножия дуба, сжимая в руке немецкий автомат. Шел второй час его дозорной службы на этом посту. Отсюда далеко было видно окрест: горная цепь хребтов, уходящая к горизонту, синеющая в туманной дымке долина, где спряталось небольшое село. Свежий утренний ветерок ласкал лицо, успокаивал душу. Николай закрыл глаза, и в памяти всплыли милые сердцу картины: северный город на берегу Ледовитого океана, где он работал сначала трактористом, потом шофером; Ленинград, откуда ушел на фронт… Сердце сжалось от боли. Так бывало всякий раз: о чем бы он ни начинал думать, сознание неизменно возвращало его к страшным воспоминаниям: тяжелый бой, ранение, плен, концлагерь, побои, голод, смерть товарищей, черные печи крематория… Трижды пытался Николай бежать из лагеря и все не удавалось. Наконец выбрал момент, когда колонну пленных вели на работу… Месяц скитался по лесам, заходя по ночам в чужие села, чтобы раздобыть кусок хлеба.