Операция без наркоза

Я посмотрел в бинокль. Бандиты в самом деле вошли в проход, но преодолевали его бегом, понимая, какую опасность представляет собой это место даже при применении двух автоматических пушек.

Но майор Рудаковский не стал тратить пушечные заряды. Он сместился в нашу сторону, выровнял корпус вертолета и пустил одну за другой две ракеты.

Первый термобарический заряд взорвался не в самом проходе, а чуть выше его. Но это не имело большого значения, поскольку газовая взвесь проникает везде, в каждую щель, особенно хорошо сползает сверху вниз и заполняет собой все пустоты и углубления.

Еще до того как вторая ракета оторвалась от вертолета, произошел взрыв первой. Мне хорошо было видно громадное высоченное пламя, что взлетело над гребнем. Наверное, одной ракеты вполне хватило бы для того, чтобы испепелить все живое в радиусе восьмидесяти метров.

Но тут ударила вторая ракета, и пламя, начавшее было затухать, полыхнуло с новой силой. Причем взрыв произошел не от детонатора второй ракеты, а от пламени, не успевшего догореть первого заряда. Вторая ракета, как я понимал, должна была даже камни оплавить. Так, видимо, все и произошло.

О том, чтобы кто-то в этом аду остался в живых, не могло быть и речи. Бандиты сами себя загнали в эту печь-ловушку. Но, честно говоря, мне было их не жалко, как и они не жалели никого. Я много раз видел тела убитых бандитов, видел их оскаленные в момент смерти лица и всегда думал, что у них ведь тоже есть матери, которые своих детей любили, лелеяли, заботились о них. Теперь эти матери никогда больше сыновей не увидят, и сыновья не смогут закрыть глаза умершим матерям. Я всегда видел в смерти трагедию. Но бандиты, вернувшиеся в свою страну, на свою землю с Ближнего Востока, у меня почему-то жалости не вызывали. Наверное, потому, что они сами были безжалостными убийцами. И победить их, уничтожить – не просто дело, а обязанность того, кто любит свою землю и свою семью. Это даже не война. Это необходимая мера самозащиты.

Глава девятая

Скала, на которую я взобрался, толстым черным столбом возвышалась позади нашей позиции. Мне показалось, что жар от взрыва коснулся моего лица. Тогда наверняка его должны ощутить и солдаты взвода. Но спрашивать я не стал, просто попытался рассмотреть, кто из солдат чем занят.

Первым привлек мое внимание младший сержант Питиримов, занятый чем-то непонятным. Рядом с ним, склонясь, стояли двое солдат. Третий стоял сбоку на коленях прямо на каменистом дне окопа. И только когда командир второго отделения повернулся ко мне боком, я увидел, что перед младшим сержантом стоит переносной кошачий домик. Его обитателей через сетку рассматривали и сам Питиримов, и солдаты его отделения. Кошка и котята могут в людях только доброту пробудить. И потому я не стал отчитывать их за отвлечение от действий, которые могли вот-вот развернуться, тем более никто из нас не знает, когда эти действия развернутся. Кроме того, тренированность и психическое состояние бойцов взвода гарантировали их мгновенное включение в работу.

К солдатам подошел подполковник Штеменко, что-то спросил, после чего сам в окоп спрыгнул и над кошачьим домиком склонился, кажется, даже руку туда сунул, чтобы кошку погладить. Мне показалось, что я слышу, как она зашипела. Я в принципе понимал, зачем командир ментовского спецназа подошел к солдатам, потому что видел, как в наши тылы входит ментовский отряд. Подполковник хотел попросить шлем для связи со мной. Шлем ему не дали, младший сержант Питиримов сам со мной по этому поводу связался:

– Товарищ старший лейтенант, тут командир смежников желает с вами пообщаться. Товарищ подполковник спрашивает для связи шлем…

Понимание ситуации меня не подвело. Я оказался прав.

– Выдели. Но только для разговора. После чего забери назад. И заранее об этом предупреди. Лишних шлемов у тебя в отделении нет. А то к хорошему привыкают быстро. И отдают с неохотой, как уже свое собственное.

Подполковник Штеменко, конечно, не слышал моих слов, хотя адресованы они были ему и даже при адресации сказаны намеренно так, чтобы подполковник их не слышал. Я от природы человек корректный. Мне легче противнику нос кулаком сплющить, чем сказать грубое слово.

Пока Питиримов снимал свой шлем, Виктор Афанасьевич снова над кошачьим домиком склонился и даже на колени перед ним встал. Человек, видимо, знал и любил кошачью породу. А не любить таких котят было нельзя. Я даже эмира Аббаса Цхогалова в какой-то небольшой степени прощал за все его грехи перед людьми только за его отношения к кошкам.

Шлем наконец-то перекочевал на голову подполковника ментовского спецназа. Штеменко сначала коротко прокашлялся в микрофон, словно горло прочищал, после чего сказал:

– Старлей, зачем твои бойцы таскают с собой на боевую операцию кошку с котятами? Для нее же любой выстрел – стресс. Молоко пропасть может.

– Во-первых, товарищ подполковник, котята уже в том возрасте, когда их можно отрывать от матери. Их, кажется, уже сухим кормом кормили…