Брюнет действительно оказался Александром Федоровичем Керенским, известным адвокатом и активным членом ложи «Возрождение». А Кот – Григорием Котовским, рецидивистом-налетчиком, сбежавшим по дороге из московской уголовной полиции в губернское жандармское управление. И москвичи изъявили горячее желание этого самого Котовского, как только будет изловлен, взять на полное свое обеспечение вплоть до отправки на каторгу в железном вагоне.
К тому же стало ясно, что никакого специального человека для опознания Рейли от Бьюкенена не будет – человек сам принимает участие в побеге агента. И человек этот – Керенский!
Было от чего заволноваться всей группе во главе с Голицыным. Получалось, что момент опознания сопряжен с моментом побега, и значит – времени на перехват практически не остается. И потом, Керенский, конечно, фигура видная среди масонов, но все-таки не настолько, чтобы через него выйти на руководство. Такое сомнение высказали почти все участники операции, но Голицын был твердо уверен: если взять Керенского «на горячем», он сломается и даст необходимые показания.
– А если потом тот же Некрасов скажет, что все действия Керенского – сплошное самовольство, а он и знать-то ничего не знает? – сомневался Верещагин, и Тепляков с Харитоновым и Нарсежаком его поддерживали.
– У вас есть другой выход из сложившейся ситуации? – сердито вопрошал Андрей. – Упустим Керенского – вот тогда действительно оборвем последнюю ниточку наверх!..
В конце концов, Глеб и Алекс получили «добро» и показали Керенскому оригиналы переписки по поводу перевода Рейли в «Кресты». И точно определили дату побега.
В ночь на 18 марта все «совята» были на ногах. Голицын, чтобы подстраховаться от всяких непредвиденных осложнений и одновременно не вспугнуть «освободителей» Рейли, еще с вечера выставил напротив Иоанновского и Кронверкского мостов на набережной мобильные группы по 4–5 человек, наказав им до времени хорониться в сторожках возле входов в Александровский парк и по очереди вести наблюдение под видом постовых. На углу Мытнинской набережной и Александровского проспекта к утру был припаркован «Руссо-Балт» с включенным двигателем. В нем сидели Верещагин с Байкаловым и Синицыным. Снаружи автомобиль имел для маскировки два рекламных плаката, предлагавших принять участие желающих в автопробеге, который должен был состояться в ближайшее воскресенье на берегу Финского залива по Набережной и Благовещенской улицам до самого Сестрорецка.
Голицын накануне еще раз перепроверил, телефонировав генералу Данилову в крепость, что Рейли повезут из тюрьмы через Васильевские ворота на Кронверкский мост, и ожидал появления «освободителей», понятно, именно там. Пост у Иоанновского моста Андрей определил скорее из укоренившейся привычки перестраховываться от случайностей.
И вот в 8 часов утра, когда мутная заря поднялась над городом, началось движение. Но не там, где его ждали!
Голицын и Тепляков сидели на двух норовистых жеребцах, предоставленных им Петроградским полицейским департаментом, и наблюдали в бинокли за происходящим у того и другого моста, расположившись на Кронверкской набережной – увы, непроездной даже для пролеток! – как раз напротив Артиллерийского музея. И вдруг они увидели, как тюремные сани выезжают совсем не с той стороны – из Петровских ворот крепости, и устремляются к Иоанновскому мосту Одновременно в той же стороне послышался стрекот мотора, далеко разнесшийся в утренней тишине, и от Троицкой площади медленно вырулила знакомая мотоциклетка с двумя седоками и пулеметом на коляске.
– Эге, что творится-то?! – в голос удивился Тепляков. – Почему не с той стороны?
– Может, это не те сани? – в призрачной надежде откликнулся Голицын, уже понимая, что их провели, как котят.
– Как же не те, когда вон мотоцикл появился! За рулем, похоже, Громов, а сзади сидит мордатый в башлыке – Котовский?..
– Так, Антон, давай – аллюр три креста к нашим с машиной! Пусть несутся вокруг парка, авось успеют на «хвост» Рейли сесть.
– Да что ты говоришь, Андрей?! Кто же ему даст сбежать? Там ведь Харитонов с Беловым и еще трое. Да и Алекс наш – не промах…
– Я сказал – вперед! – Голицын рявкнул так, что лошадь под Тепляковым прянула в сторону от испуга. Взгляд Антона стал диким, и он, развернув коня, дал ему шенкеля.
Андрей тут же пустил в галоп своего каурого, втайне надеясь, что успеет, что «совята» не подведут, сориентируются и все сделают правильно. В ту же секунду проявилась наконец тревожная мысль, возникшая минутой раньше, когда еще увидел мотоцикл: «Черт побери! А где же Керенский?.. Без него вся затея с Рейли-приманкой яйца выеденного не стоит. На мотоцикле-то только Громов и Котовский…»
В этот момент он увидел, что со стороны Каменноостровского проспекта выруливает пролетка и останавливается как раз на углу, в полусотне шагов от калитки парка, где притаились «совята». «Если есть Бог, – вдруг отстраненно подумал Голицын, – то он усадил Керенского именно в эту пролетку!..»
Проскакать Андрею по заснеженной аллее оставалось еще сажен полтораста, когда все случилось.