Оперативное вмешательство

Шестьсот семнадцатый день в мире Содома. Полдень. Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Силы.

Серегин Сергей Сергеевич, Великий князь Артанский.

Ну вот и сходили, что называется, за хлебушком. Михаил повел дело так, что нам даже открыть рта не пришлось открывать. Все сам, сам, сам. И это хорошо, ведь при наличии таких замашек я с чистой совестью могу отпустить его в свободный полет. Но о том, что этот мир свернет по натоптанной дорожке мира Елизаветы Дмитриевны, речи уже не идет. Пророческими оказались слова Сосо о том, что Михаилу в одном лице придется быть и товарищем Лениным, и товарищем Сталиным, и самим собой. Мы выбили его мир из колеи Основного Потока, и тот уже зашкандыбал каким-то своим, особым путем, несмотря на то, что мой протеже и дальше намеревается сверяться с поваренной книгой «старших братьев». А все дело в том, что имеет значение личность не только самого Михаила, но и людей, учивших его делать политику наилучшим способом. Я не адмирал Ларионов, не капитан Тамбовцев и не полковник Бережной, а потому и результат моего воздействия получился несколько иным. Нашего «нового» Михаила надо не пришпоривать, а сдерживать, а то как бы не наломал дров, ощутив у себя в руках ничем не ограниченную мощь.

– Самоуверенность – это так же плохо, как и боязнь самостоятельных действий, – сказал я ему, – а сила – еще не гарантия успешности операции. Прежде чем что-то делать, требуется все тщательно взвесить и только потом рубить сплеча, а то получится у тебя такое же «до основанья и затем», как и у Ленина в Основном Потоке…

– Я это понимаю, – вздохнул Михаил, – но в то же время сердце у меня щемит за всех бесправных и обиженных. Я понимаю, какие грубые ошибки в народном вопросе совершил мой великий ПапА, а Ники своим бездействием только усугубил положение.

Да уж, Призыв – штука обоюдоострая, ведь не только Верные клянутся служить Патрону, но и Патрон начинает воспринимать Верных как продолжение самого себя. И второй тип Призыва, когда призывают тружеников, а не воинов, в этом смысле, видимо, тоже не исключение. На будущее надо будет иметь это в виду.

– В любом случае в своих действиях ты должен руководствоваться бессмертным принципом «не навреди», – сказал я. – К тому же у тебя в руках еще не сила, а пока что только ее призрак. Собрание, которое тебе удалось обаять своей харизмой – еще только заготовка необходимого тебе политического инструмента. Создатель этой организации собрал этих людей только для того, чтобы в подходящий для себя момент бросить их на жертвенный алтарь, и на пролитой крови обрести недосягаемую в обычных условиях славу. А это совсем не инструмент, который тебе нужен, а только заготовка для его изготовления.

– И это я тоже понимаю, – еще раз вздохнул Михаил, – а потому приложу все усилия, чтобы обновленное Собрание все-таки стало мне одним из двух таких инструментов. Вторым инструментом необходимо сделать обновленное служилое дворянство, состоящее из людей, готовых положить свою жизнь за матушку-Россию. Я тут подумал, что раз сословная структура общества все-таки неизбежное зло, то управляющее служилое дворянское сословие следует формировать исключительно в соответствии с личными заслугами его членов, а сословие трудящихся не должно чувствовать себя несправедливо ущемленным в отношении материальных благ. К тем же, к тем, кто не служит и не трудится, мне придется относиться по остаточному принципу, как к людям, имеющим минимальную полезность для государства. К этой категории относятся и так называемая творческая интеллигенция, иначе именуемая прослойкой, и крупная буржуазия. Мелких и средних буржуа мы еще можем признать полезными людьми, выполняющими необходимые сервисные функции, а вот крупных заводовладельцев и банкиров – уже нет.

– Вот это уже гораздо более сбалансированная картина, – сказал я. – А сейчас давайте пойдем и закончим начатое дело.

Надо сказать, что товарищи Карелин, Васильев, Кузин и Варнашев после перехода в Тридесятое царство пребывали в состоянии всеобщего обалдения, будто ударенные пустым мешком из-за угла. Первым делом их сводили в Башню Терпения – но не в подвал, где ужасные товарищ Бергман и криминальдиректор Курт Шмидт допрашивали эсеровских боевиков, а двумя этажами выше, в одиночную келью строгого режима, показав замаливающего свои грехи Георгия Гапона.