Опальные воеводы

Стал боярин Иван Васильевич на речном островке, что назвали в его честь Ивановским, и оттуда палил по крепости из трех пушек{21}. А царь Иван 11 февраля послал Василия Серебряного и Андрея Курбского со стрельцами туры ставить со стороны поля. И воеводы туры поставили без помех, ибо литовские люди от боя с Шереметевым и потери знатных людей, которых он в плен побрал, никак ещё не оправились.

Обрадовался царь Иван, стал ездить вокруг города с большой свитой и всем указывать, что и как делать, всем распоряжаться, ведь не боялся он больше, что за туры литовское войско выскочит. Повелел царь 13 и 14 февраля беспрерывно день и ночь из пушек в город стрелять. Побило той стрельбой множество мирных жителей, женщин и детей, дома порушило многие, пробило ворота и стены в нескольких местах.

Дополнительно послал царь Василия Семёновича Серебряного и Михаила Петровича Репнина со стрельцами ночью, чтобы они в пяти или шести местах крепостную стену подожгли часа за два или за четыре до света, самим же на стены ходить не велел. И воеводы во многих местах город зажгли.

В радостном предвкушении царь и великий князь Иван Васильевич всея Руси распорядился петь молебны, а сам стал наряжаться в доспех. Велел ставить со всех сторон города полки, бить в набаты и дожидаться от него, государя, приказов. Хотел царь напустить мановением руки своей на разбитый город многие полки, дождаться окончания резни и проехать по залитым кровью улицам на белом коне. Тут, однако, прислал князь Василий Серебряный царю сказать, что неприятель знамена сложил и город сдал. Все равно не велел царь прекращать пушечную стрельбу, да делать нечего: военачальники и воины литовские из Полоцка вышли сдаваться…

Пышные торжества по случаю взятия Полоцка на несколько дней отодвинули резню в русской армии, которая началась только по дороге назад. Военачальники достаточно показали себя, и лучшие из них были обречены на смерть тайным решением тирана. Наивно было бы полагать, что проявленное мужество и тяжёлое ранение спасут Большого-Шереметева.

Отсрочка его ареста до начала 1564 года была связана с какими-то собственными соображениями Ивана Грозного, поскольку уже в апреле 1563 года царь через посла велел уведомить своего «брата» хана Девлет-Гирея:

— Нас с тобой ссорили изменники. И которые люди ближние были при государе — Иван Шереметев, Алексей Адашев, Иван Михайлов (Висковатый) и иные люди, — государя московского с царем крымским ссорили, и государь московский того сыскал и опалу на них свою положил.

Героическая защита Руси от крымских орд была наконец прямо названа «изменой», и Шереметев недаром шёл первым в проскрипционном списке московского царя. Это не должно удивлять, ибо логика правителей коренным образом отличается и от народного сознания, и от национально-государственных интересов, и от идей, навязываемых официозной пропагандой.

У Ивана Грозного и его многочисленных древних и новых собратьев был один интерес — власть, расширению которой в беспредельность легко приносятся в жертву все иные интересы. Человек, мужественно вставший против одного царя, был страшен другому тирану.

Не просто убить Шереметева, но сломить его волю пытался московский царь. Власть должна внушать страх, заставлять подданных трепетать. Но обыкновенный пыточный арсенал оказался бессилен перед твердостью духа Большого Ивана. Тогда Иван Грозный изобрел особую, не переутомляющую палачей долгую пытку.

Он сковал тяжкими цепями шею Шереметева, руки и ноги, оковал ему толстым железным обручем поясницу, а к обручу велел привесить десять пудов железа. Затем Ивана Васильевича засунули в узкую каменную клетушку с полом в железных остриях и крепко заперли.

Сутки спустя пришел царь Иван полюбоваться мучениями узника и увидел, что тот едва дышит и полумёртв. Стоя над телом богатыря, царь стал выпытывать у него:

— Где твои богатства? Отвечай! Ведаю, что ты очень богат, но не нашел того, на что надеялся, в твоих сокровищницах. Куда девал ты доходы со своих богатейших вотчин и фамильные драгоценности?!

— Целы сокровища мои, — отвечал слабым голосом Большой Иван, — они сокровенны лежат там, где уже не можешь ты достать их.

— Говори о них, — заорал и забрызгал слюной от жадности царь, — а то ещё лютее умучу тебя!

— Твори что хочешь, — сказал узник, — уже близко мое пристанище.

Стал тогда царь просить и молить открыть ему тайну сокровищ. И сказал воевода:

— Если и расскажу о них, всё равно не достать их тебе и не захватить. Руками нищих, убогих и страждущих принёс я их в небесное хранилище ко Христу моему.

Увидал царь, что и этой пыткой не сломил Шереметева, — сильно расстроился. Стал он уедать умирающего силлогизмами, доказывая, что якобы никакой свободы воли у подданного нет, а в ответе за него перед Богом один царь православный, что венец творения есть холоп нерассуждающий, что власть и страх в основе Вселенной. Но и здесь поразил его воевода, на железных остриях в оковах распластанный, ибо на всё дал доказательные ответы, защищая Человека как премудрейший философ и великий учитель{22}.