Опаленные

Для меня будто бы выключается весь мир – остается только она и ее губы. Ощущения совсем не похожи на то, что произошло во время ритуала принятия самки. Они и острее, и как-то мягче, не чувствуется некоторой привычности, что ли. Хочется верить в то, что это делается именно для меня, а не потому, что так положено.

После… мы просто лежим в объятьях друг друга. Это очень необычное ощущение – будто мы стали единым целым, но не физически, а как-то иначе. Я совершенно не понимаю, что происходит, а вопроса, так ли у других, у меня просто не возникает. Наверное, это странно, но мне ничего менять не хочется.

Стоп, Вика назвала меня «мужчиной». Не самцом, не по имени, а мужчиной, но ей это слово знать совершенно неоткуда, оно из моих снов. Это значит, что и она видит такие же сны? Надо попробовать как-то поговорить об этом, но так, чтобы не привлечь внимания Диониса. Зеленый огонек на мониторе я вижу с кровати. Это означает, что наши действия одобрены. То есть если двигаться в том же направлении, то негативной реакции не будет.

Припоминаю то, что сказано в учебнике: «Самки, как и все животные, очень любят всякие игры». А ведь это выход. Если представить наши действия игрой, то Дионис, скорее всего, не отреагирует, и мы сможем спокойно поговорить, хотя бы обмениваясь информацией.

– Давай поиграем, – громко предлагаю я. – Мы будем придумывать сны, которые могут присниться, только пострашнее, и рассказывать их друг другу.

– Давай. – По-моему, Вика удивилась. Интересно, она поняла?

Виктория 5013

Этот сон опять был очень длинным, он, казалось, захватывал собой значительный промежуток времени. В этом сне я стала «фронтовой медсестрой», поначалу даже не поняв этого словосочетания, а потом оказалось не до понимания – нужно работать.

– Воронина! Еще раненые! – я сбиваюсь с ног, почти падая от усталости. Но, вспоминая тот, голодный сон, держусь, ведь нас так мало…

«Ранбольные» идут сплошным потоком, просто не хватает рук, да и сил. Нет времени ни поесть, ни даже в «уборную» сходить. А уборная – это деревянный домик с дыркой в полу. Новых терминов становится все больше, я чуть ли не захлебываюсь в них. Только закончишь с одним «ранбольным», прибывают новые. Кто своим ходом, кого привозят различные повозки – «телеги» и «машины».

«Фронтовой санбат» трудится днем и ночью, почти без роздыха. Падают с ног хирурги, засыпают на ходу медсестры, я едва успеваю что-то перехватить, сунуть в рот, и снова надо бежать. Сортировка ранбольных решает судьбы: кому жить, а кому… Кому нет. Есть те, кому невозможно помочь, но вот именно решать – это больно, невозможно больно.

Поначалу я еще плачу, перевязывая, сортируя… А потом все становится привычным – стоны, взрывы, «лаптежники», завывающие, казалось, над самой головой, боль и тоска. Я смотрю на «пожилого» солдата без ног, а он улыбается мне сквозь жуткую боль. Я же знаю, знаю, что ему очень больно! Как, как он нашел в себе силы улыбнуться мне?!

– Не грусти, сестренка, мы с тобой еще потанцуем, – говорит мне.