Бена окатила волна ужаса, словно его распиливали надвое. Он с силой рванулся, веря, что еще может что-нибудь предпринять. Бен сильно вспотел, да и у державших его парней руки стали скользкими от пота. Белч не слишком крепко удерживал его правое запястье. Он дернулся, освобождаясь от Виктора. Еще…
Ему удалось бы вырваться, но Генри шагнул вперед и толкнул его. Бен, потеряв равновесие, опрокинулся на шаткую изгородь. Он не успел подняться, как руки его снова оказались в плену.
— Теперь держите крепче, слышали? — потребовал Генри.
— Ладно, — откликнулся Белч; в голосе мелькнуло смущение. — Никуда он не денется. Будь спок.
Генри подходил вплотную к Бену. Тот уставился на своего мучителя; слезы беспомощности текли из широко распахнутых глаз.
Бауэрс щелкнул лезвием — длинным и широким. Нож с именной гравировкой блеснул в солнечных лучах.
— Сейчас я тебя проэкзаменую, — бесстрастным тоном произнес Генри. — Настал момент, сисястый, готовься…
Бен ревел белугой. Сердце бешено колотилось в груди. Из носа текли сопли, собираясь на верхней губе. Под ногами валялись библиотечные книжки. Генри наступил на
— Вот тебе мой первый вопрос, толстозадый. Что ты делаешь, когда тебе говорят «Дай списать»?
— Даю! — немедленно воскликнул Бен. — Даю! Сразу! Списывай что хочешь!
Лезвие скользнуло ближе, уперлось Бену в живот. Нож был холодным как поднос с кубиками льда, только что вынутый из морозилки. Мир вокруг Бена стал серым. Губы Генри двигались, но Бен не понимал, что он говорит. Это было похоже на изображение Генри в телевизоре с выключенным звуком. И все поплыло куда-то…
Это подействовало; мир вокруг вновь сфокусировался. Бен заметил, что Белч с Виктором уже не хихикают. Они явно нервничали… и были испуганы. Усилием воли Бен попытался придать мыслям стройность.
— Неверный ответ, толстяк, — раздался голос Генри. — Если кто-то скажет «Дай списать», мне насрать, что ты сделаешь. Усвоил?
— Да, — всхлипнул Бен, судорожно поджимая живот. — Да, усвоил.
— Ну ладно. Это вранье, но для тебя пойдет. В шишки готовишься?
— Я… да.
К ним медленно приближался автомобиль, запыленный «форд» 1951 года, на передних сиденьях которого застыли как пара манекенов в магазине старик с женщиной. Как в замедленной съемке, старик повернул голову в их сторону. Генри, скрывая от посторонних глаз нож, придвинулся еще ближе к Бену. Тот почувствовал, как кончик лезвия уперся в пупок. Бен по-прежнему не видел, что можно предпринять.
— Стоять! — грозно шепнул ему Генри. — Если пикнешь, я выпущу тебе кишки. — Они стояли друг напротив друга на расстоянии поцелуя. На Бена пахнуло ароматом фруктовой жвачки.
Автомобиль медленно, невозмутимо миновал их, продолжая двигаться как лидер на параде.
— Вот тебе второй вопрос, сисястый. Если во время контрольной
— Дам. Дам списать сразу же.
Генри ухмыльнулся.
— Это хорошо. Так и должно быть. Теперь третий вопрос: как мне убедиться, что ты не забудешь своих слов?
— Я… я не знаю, — прошептал Бен.
Улыбка Генри стала шире. Лицо его буквально светилось широкой улыбкой и на секунду стало красивым.
— Зато я знаю! — сказал он тоном, будто сделал великое открытие. — Я знаю, сисястый! Я вырежу свое имя на твоем жирном брюхе!
Виктор и Белч отрывисто хохотнули. Сбитый с толку Бен почувствовал было облегчение, решив на секунду, что это хорошо отрепетированная инсценировка с целью чертовски сильно напугать его. Но Бауэрс не смеялся, и до Бена внезапно дошло, что Белч с Виктором смеются, потому что думают то же, что и Бен: что это розыгрыш. Но Генри так не думал.
Лезвие скользнуло вверх — легко, как по маслу. Полоска крови побежала по животу Бена.
— Держи его! — прорычал Генри. — Крепче держи, слышишь? — Серьезность на лице сменило выражение жестокости дикаря.
Все происходило значительно быстрее, чем запечатлелось в сознании Бена; это было похоже на щелканье затвора фотоаппарата для фотоэссе к журналу
Щелкнул затвор: это Генри распорол его свитер по грудь. Из вертикального разреза заструилась кровь.