Онича

Джеффри перестал ходить в Клуб. От старого Мозеса, работавшего на Пристани, он узнал, что у слуха есть имя — имя его преемника, который должен прибыть ближайшим пароходом из Саутгемптона. Его зовут Шексон, он работал в Корнхилле на «Джиллетт», а также на «Сэмюэл Монтегю энд Ко». Все эти подробности стали известны благодаря Сэбину Родсу. Для человека, чуравшегося английского круга Оничи, он был замечательно осведомлен.

Тогда-то May и совершила безумный, отчаянный поступок. Как-то днем, пока Джеффри был в конторе «Юнайтед Африка», отправилась с Финтаном на другой конец города, туда, где над причалами возвышался похожий на форт дом Сэбина Родса с палисадом из кольев и воротами. May назвала себя, держа Финтана за руку. Слева от ворот открылась низкая дверь, и появился Окаво, почти голый. Его лицо в шрамах блестело на свету. Он смерил May взглядом, не выражавшим ничего, кроме безграничной скуки.

— Могу я видеть мистера Родса? — спросила May.

Окаво ушел, ничего не ответив, бесшумный и гибкий, как кошка.

Потом вернулся, впустил May в большой зал, где хранились коллекции. Ставни были по-прежнему закрыты. В полумраке африканские маски, предметы мебели, большие, украшенные жемчугом вазы странно поблескивали. Потом May заметила и самого Сэбина Родса — в шезлонге перед урчавшим вентилятором. Он был опять облачен в свое длинное бледно-голубое одеяние и курил сигару.

May видела его всего один раз, вскоре после своего приезда в Оничу. Ее поразил цвет его лица: в сумраке большого зала лимонно-желтый оттенок резал глаза, контрастируя с иссиня-черным Окаво.

Когда May и Финтан вошли, Родс встал и придвинул им два кресла:

— Располагайтесь, пожалуйста, мадам Аллен.

May была немного удивлена этим нарочито любезным тоном. Сказала:

— Финтан, подожди меня в саду.

— Окаво покажет тебе маленьких котят, которые родились вчера вечером, — добавил Родс. Голос у него был мягкий, но May сразу же обнаружила злобность в его взгляде. Подумала, что он превосходно знает, зачем она пришла.

Снаружи, в саду, слепило солнце. Финтан, следуя за Окаво, обошел вокруг большого дома. На заднем дворе, рядом с кухней, в тени дерева сидела на земле Ойя. Одетая в то же синее миссионерское платье, в котором была на борту «Джорджа Шоттона». Она пристально смотрела в выстланную тряпьем картонную коробку, где трехцветная кошка кормила молоком своих малышей. Не отвела взгляда, когда Финтан приблизился к ней. Ее живот и груди набухли под платьем. Финтан смотрел на нее, не говоря ни слова. Ойя повернула голову, и Финтан увидел ее глаза, необычайно большие и вытянутые к вискам. Кожа с медным отливом была темной, блестящей и гладкой. Волосы по-прежнему схвачены тем же красным платком, а на шее все те же бусы из ракушек каури. Ойя на мгновение перевела на Финтана свой странный, вызывавший головокружение взгляд. Потом опять устремила его на кошку и детенышей.

А в зале с коллекциями у May сжималось сердце. Сэбин Родс глумился над ней самым нестерпимым образом. Называл ее синьориной, говорил то по-итальянски, то по-французски, раскатывая «р», как она. И то, что он говорил, было гнусно. Он еще хуже других, думала May. Теперь она была уверена: это Родс подстроил увольнение Джеффри из «Юнайтед Африка».

— Дорогая синьорина, мы тут каждый день видим людей, подобных вашему мужу, которые намереваются все реформировать. Я не говорю, что он неправ, а также вы, но надо же быть реалистами, надо видеть вещи такими, каковы они есть, а не такими, как хочется. Мы ведь колонизаторы, а не благодетели человечества. Вы задумывались, что произошло бы, если бы англичане, которых вы столь явно презираете, убрали свои пушки и винтовки? Задумывались, что эта страна будет охвачена огнем и залита кровью и что именно с вас, дорогая синьорина, с вас и вашего сына они начнут, несмотря на все ваши благородные идеи, принципы и дружеские беседы с женщинами на рынке?

May сделала усилие, притворилась, будто не поняла.

— Неужели не остается какого-нибудь шанса, возможности? — Она хотела сказать: «Сделайте что-нибудь, скажите что-нибудь в его пользу. Он хочет жить только здесь, не может покинуть эту страну!»

Сэбин Родс пожал плечами, пыхнул сигарой. Вдруг заскучал.

— Окаво, как там чай?

Чувства этой женщины, ее темные глаза, итальянский акцент, ее усилия не выдать своей тревоги — все это его раздражало, было слишком патетично. Он заговорил о другом, об изысканиях Джеффри, о его одержимости Египтом: