Онича

Услышав барабаны в первый раз, Финтан прижался к May, потому что она испугалась. Она сказала что-то, успокаивая себя: «Слышишь, какой-то праздник в деревне…» А может, ничего не сказала, потому что это была не гроза, нельзя считать секунды. Почти каждый вечер возникал этот трепет, этот голос, доносившийся отовсюду: с реки Омерун, с холмов, из города, даже с асабской лесопилки. Был конец сезона дождей, молнии уже не сверкали.

May была одна с Финтаном. Джеффри возвращался всегда так поздно. Решив, что Финтан уже заснул, May вставала с гамака, шла босиком через большой пустой дом, светя себе электрическим фонариком из-за скорпионов. Мрак на веранде рассеивался только мигающим светом дежурной лампочки. May садилась в кресло на краю, чтобы видеть город и реку. Над водой блестели огоньки, и когда еще случались молнии, становилась видна твердая и гладкая, как металл, поверхность реки, фантасмагорическая листва деревьев. Она вздрагивала, но не от страха, а скорее из-за лихорадки, из-за горького вкуса хинина во всем теле.

Она ловила каждую паузу в мягком звуке барабанов. В тишине ночь сверкала еще ярче. Вокруг «Ибузуна» стрекотали насекомые, ширилось тявканье жаб, потом умолкали и они. May долго, быть может часами, неподвижно сидела в плетеном кресле. Не думала ни о чем. Просто вспоминала. Ребенок, росший в ее животе, ожидание во Фьезоле, молчание. Отсутствие писем из Африки. Рождение Финтана, переезд в Ниццу. Деньги кончились, приходилось работать, шить на дому, наняться уборщицей. Война. Джеффри написал всего одно письмо, сообщал, что собирается пересечь Сахару, добраться до Алжира, чтобы приехать за ней. Потом — ничего. Немцы зарились на Камерун, блокировали моря. Прежде чем уехать в Сен-Мартен, она получила послание — книгу, положенную кем-то ей под дверь. Это был роман Маргарет Митчелл[20]; в тот год, когда они встретились во Фьезоле, она повсюду таскала с собой этот томик в картонном, обтянутом синей тканью переплете, с очень мелким шрифтом. Когда Джеффри уезжал в Африку, она подарила книгу ему, а теперь вот увидела перед своей дверью. Послание ниоткуда. Она ни словом не обмолвилась о находке ни Аурелии, ни Розе. Слишком боялась, как бы они не сказали, будто это означает, что англичанин сгинул где-то в Африке.

Кваканье жаб, стрекотанье насекомых, неустанный рокот барабанов с той стороны реки. Это была другая музыка. May смотрела на свои руки, шевелила каждым пальцем. Вспоминала клавиши рояля в Ливорно, тяжелого и разукрашенного, как катафалк. Это было так давно. Ночь, далекие звуки рояля могли вернуться. В первую неделю по приезде в Оничу она с радостью обнаружила пианино в Клубе, в большом зале, примыкающем к дому D. О., где англичане сидели, читая свои «Нигерия газет» или «Африкэн эдвётайзер». Она устроилась на табурете, сдула красную пыль с крышки и сыграла несколько нот, несколько тактов из «Гимнопедий» или «Гносьенн»[21]. Звук пианино разнесся до самого сада. Она обернулась и увидела все эти неподвижные лица, почувствовала на себе эти взгляды, ощутила это ледяное молчание. Черные слуги Клуба ошеломленно застыли на пороге. Женщина не только вошла в Клуб, но еще и музыку играет! May вышла, красная от стыда и гнева, быстро шагала, бежала по пыльным улицам города, вспоминая голос Джеральда Симпсона на корабле, передразнивавшего чернокожих: «Spose Missus he fight black fellow he cry too mus!» Через какое-то время ей случилось зайти в Клуб за Джеффри, и она увидела, что черное пианино исчезло. На его месте стоял стол с букетом, вероятным произведением м-с Ралли.

Она ждала в ночи, прижав руки к лицу, чтобы не видеть колеблющегося света лампы. В ночи, когда все человеческие звуки умолкали, оставался лишь легкий, прерывистый рокот барабанов, и ей казалось, будто она слышит шум большой, похожей на море реки. Или же это было воспоминание о шуме волн в Сан-Ремо, в комнате с полуоткрытыми ставнями. Море ночью, когда было слишком жарко, чтобы спать. Она хотела показать Джеффри края, в которых родилась, Фьезоле на мягких холмах близ Флоренции. Она хорошо знала, что уже ничего там не найдет, никого, даже воспоминаний о своих отце и матери, которых никогда не знала. Быть может, Джеффри потому и выбрал ее, что она была одна и ей не надо было, как ему, отрекаться от своей семьи. Бабушка Аурелия, в Ливорно, в Генуе, всего лишь воспитала ее, а тетя Роза даже не была сестрой Аурелии, просто сварливая, озлобленная старая дева, с которой та делила свою жизнь. May встретила Джеффри Аллена весной 1935 года, в Ницце, когда он путешествовал, закончив учебу в Лондоне на инженера. Он был высокий, худощавый, романтичный, без денег и без семьи, как и она, потому что порвал со своими родителями. Она была без ума от него и последовала за ним в Италию, в Сан-Ремо, во Флоренцию. Ей исполнилось всего восемнадцать лет, но она уже привыкла все решать сама. Сама захотела ребенка, сразу же, только для себя, чтобы не оставаться больше в одиночестве, и ничего никому не сказала.