Онега

Почти в каждой деревне стоит часовенка — крохотное рубленое здание, чуть побольше обычной крестьянской баньки, с одним, много с двумя окошками и крышей, как у любого дома. Только на этой крыше вместо трубы торчит церковная луковка из умело выстроганной дранки, или деревянного «лемеха», сама по себе образчик хитроумного мастерства.

Мы ждали, что часовенка будет или пустой, заброшенной, или же занятой под какой-нибудь временный склад зерна, а потому замкнутой на ржавый замок. Но замка не было, и дверь часовенки легко подалась от толчка; мы вошли и увидели, что попали во что-то отдаленно напоминающее церковный алтарь. Вся стена увешана иконами в застекленных рамах, просто без всяких рам, в ризах из жести и фольги. Вокруг икон висят чистые полотенца с вышитыми крестами, стоят свечи. Одна свеча, толщиной с руку, покрыта серебряным узором — массивный огарок, не зажигавшийся, верно, с дореволюционных времен. Перед иконами на киоте лежат кусочки ячневых лепешек, сахар, несколько яиц — недавние приношения. Пол часовенки, чисто подметен, единственное окно протерто. Чистота, тишина, чуть затхловатый запах нежилого помещения.

Мы с недоумением переглянулись, сняли шапки — на всякий случай, чтоб внезапно нагрянувшие хозяева этого крошечного храма не приняли нас за злоумышленников. Прямо с мешками за спиной мы потянулись к иконам, стали разглядывать их.

И здесь, как всюду, громадные, средние, маленькие иконы — явная продукция поздних ремесленников, набивших руку на массовом производстве. Но нет, Сева что-то чересчур внимательно обнюхивает одну совсем невзрачную иконку, осторожно щупает рукой, оглянувшись на дверь, снимает с киота, осматривает с изнанки, снова ставит.

— Старая, — объявил он. — Поглядите, какая доска. Только какой-то дешевый богомаз руку приложил. Как бы приобрести ее? Все равно здесь она в конце концов пропадет. Халтуру выставили на видное место, а эта в стороне стоит. С кем бы договориться?..

Договориться не с кем, часовня пуста. Впрочем, в окно видно, как через мост торопится какая-то старушка. Уж не к нам ли?..

16. ИКОНА СПАСИТЕЛЯ

И мы поспешили встретить ее у порога. Но первый, кого мы увидели, был паренек лет десяти. Он давно уже стоял у крыльца часовенки и ждал нашего появления. На его лице без труда можно было прочитать, что судьба святынь в этом игрушечном храме его нисколько не волнует. С застенчивостью, доходившей до немой подавленности, он взирал на нас, четырех незнакомцев в широких плащах, с замысловатыми мешками, с фотоаппаратами и, главное, ружьем, упрятанным в чехол.

Пока он разглядывал нас, подоспела и старушка в ватнике, в тяжелых мужских сапогах.

— Бабушка, — обступили мы ее, — как бы нам увидать того, кто распоряжается этой часовней?

— Кто распоряжается? Да тут, молодцы, нет такого.

— Как нет?

— Да тут мы все, старые да глупые, богу молимся. А какая нужда у вас, молодцы?

— Мы, бабушка, интересуемся иконами старого письма. Для науки нужно.

— Так, так, для науки… Как же, понимаю… — Но по не сходившей с лица растерянной улыбке было видно, что она не очень-то понимает — какое такое старое письмо нужно науке.

— Мы бы хотели поговорить тут насчет одной иконы. Приобрести, если можно. Для науки, бабушка.

— Так, так, понимаю… А какая икона-то?

Мы снова вошли в часовенку, демонстративно, на глазах старушки сняли свои шляпы и кепки, указали:

— Вот она.

Наше смирение тронуло старуху больше всяких слов.

— Так, так, молодцы, — заговорила она уже другим голосом. — А я, грешным делом, подумала, что за люди?.. Только я-то, милые, не распоряжаюсь. Тут мы все, старые бабы, сюда ходим помолиться… Уж обождите, может, докличемся. Я-то думала… А тут люди вежливые да обходительные. Хоть стара и глупа, но вижу — вошли, шапки сняли…

Нам стало ясно: мы приобрели себе друга и заступника. Не переставая восхищаться нашим поведением, она подошла к берегу реки и вдруг, оборвав восхваления, вытянув тощую шею с надувшимися сразу венами, пронзительно, так, что у нас зазвенело в ушах, закричала в деревню:

— Нюшка-а! Ню-юшка-а!! Э-эй! Чтоб тебя разорвало! Э-эй! Сбегай, голубушка, к Акимовне! Слы-ышь! Ню-юшка! Тя-теря-а глухая! К Акимовне сбе-егай! В окно-о, сту-укни! Пущай скорея-а сюды идет!

Но «голубушка» и «глухая тетеря» Нюшка ковырялась у реки, ни малейшего внимания не обращала на вопли с нашего берега.

— Обождите, молодцы. Самой придется бежать. Все одно не докличешься. — И старушка старательно заработала тяжелыми сапогами к мосту.

— Не придут, пожалуй, старушки, — высказал я предположение. — Испугаются четырех мужиков.

Но я ошибся. Через некоторое время на мосту показалась не одна Акимовна, а целая старушечья делегация. Впереди выступала громоздкими сапогами наша знакомая. Лица старушек были сурово сосредоточены. Среди них выделялась одна — одета с городской опрятностью, лицо полное, губы надменно поджаты — верно, Акимовна. Такая должна верховодить, а не подчиняться.