Она написала любовь

Пока его не было дома, Агата просиживала за новой печатной машинкой целыми днями. Спасибо Кассу, Ульриху и собакам – они не оставляли неутомимую писательницу. Кормили, отвлекали.

Повар жаловался, что хозяйка выучилась рычать Грону на зависть! Барон подумал – и добавил бывшим солдатам жалованья.

– Ты почему не спишь? – не открывая глаз, спросила Агата. – Ворочаешься…

– Думаю.

– О чем?

– О том, какой я счастливый.

– А… Думай. – И она повернулась на другой бок.

Эрик с сожалением посмотрел на любимую. Все-таки неприлично рано. И она же… спит?

– Слушай, – недовольно проворчала женщина. – И вот как тебе намекнуть? Вроде старалась…

Барон рассмеялся и склонился над ней:

– Я – самый счастливый человек во всем Великом Отторне.

– Только в нем? – Глаза Агаты лукаво блестели.

– Нет. Не только. – Он потянулся к губам.

Она нежно провела ладонью по его щеке и улыбнулась.

– Что?

– Ты – само совершенство.

– В каком смысле?

– Совершенство – и все!

Ну, не рассказывать же, как она удивляется каждый раз, просыпаясь рядом с ним после того, как они, казалось, страстно целовались на пороге спальни, срывая друг с друга одежду…

Нет, ее одежда, действительно, живописно валяется по всей спальне. Кружево нижнего белья в лучах утреннего солнца, пробивающегося сквозь светлые, полупрозрачные гардины. Очень… пикантно. Вот только одежда самого барона фон Гиндельберга ровной, аккуратной стопкой лежит на стуле. Безупречно. И как это у него получается? Он же… все время был с ней! Магия артефактов, наверное. Надо будет как-нибудь все же спросить. Очень полезный навык.

Но она не спросила. Не успела…

Усталые, с горящими от недавнего счастья глазами, они завтракали вместе, лениво кивая Кассу, что суетился вокруг, подкладывая хозяевам то оладушки с вареньем, то яйца с беконом.

Эльза и Грон лежали под столом, тоже, в свою очередь, наслаждаясь своим собственным, собачьим счастьем. Завтрак был великолепен. Ульрих мяса не пожалел, да и приготовлено оно было отменно! Хозяин и Агата наконец-то ведут себя вполне прилично, а уж сегодняшнее утро…

В эти дни зимнее солнце просто сходило с ума. Яркое, оно слепило глаза, заглядывало в окна, намекая, что до последней предпраздничной недели осталось всего ничего.

Бывший канцлер шел на очередной допрос, а перед глазами она… Маленькая, смешная, в его халате. Поднялась на цыпочки, поцеловала, помахала рукой, а у самой носик уже тянется к печатной машинке. Нырнуть в свою историю и пропасть там до того момента, как он вернется домой. Он гордился своей маленькой писательницей. Ему нравилось, что Агата так увлеклась и как минимум не скучает в его отсутствие. Вот только… Ее никогда не напечатают под женским именем. Это исключено. Под именем мужа? Она на это не пойдет. Да и он не позволит! Под мужским псевдонимом, при его непосредственном влиянии – возможно. Но даже если и так. Что если книга не вызовет интереса? Это будет сильным разочарованием. Ладно, в конце концов, он просто скупит весь тираж. Заплатит журналистам. Напишут несколько статей. Он сделает все, лишь бы она была счастлива!

Солнечные зайчики плясали на стеклах до блеска вымытых витрин магазинов. Перед глазами встала писательница. Она хмурилась, сложив руки на груди и качая головой. Он рассмеялся, прогоняя видение. Ну конечно! Агата не позволит ему вмешиваться – маленький, бесстрашный мастер остросюжетных историй…

Он зашел в табачную лавку, спросил островной табак. Думать о работе не хотелось, но сегодня он должен уговорить Адель согласиться перейти в отдел военной артефакторики. Неограниченный контроль ее жизни со стороны министерства неизбежен. Но это единственный шанс оставить Невидимке жизнь.

* * *

– Вам не кажется, господин барон, что ситуация начинает отдавать фарсом? – Сладкий дым островного табака тонкой струйкой вился вокруг тонких длинных пальчиков.

Элегантность. Таинственность. Утонченность. Барон смотрел на Адель и думал о том, сколько же в этой хрупкой молодой женщине силы. Неделя допросов. Грозит смертельный приговор. А она курит так, чтобы у мужчины, который на это смотрит, ныло внизу живота. И у нее… получается.

– Отчего же? – взял себя в руки бывший канцлер.

Каждый следующий допрос он начинал с того, что беседовал с разведчицей. Зачем? Она не сообщала никакой важной информации, ничего не объясняла в мотивах своего поведения. Это даже допросом было нельзя назвать – так, светская беседа.

Но тем не менее каждый день барона фон Гиндельберга начинался именно с этого.

Наверное, в тайне от самого себя он надеялся, что в один прекрасный день солдаты, пряча глаза и отчаянно злясь, сообщат ему, что госпожа фон Генгебах… сбежала?!

– Я устала, Эрик. – Ее низкий, красивый голос вывел бывшего канцлера из задумчивости.

– Пока вы скучали, я руководил любопытнейшей операцией.

Адель покачала головой, словно сомневаясь в способности мужчины ее услышать.

– Вам неинтересно узнать – какой именно?

– Не все женщины любопытны.

На мгновение барон вздрогнул, услышав любимое высказывание Агаты. Надо же…