Он уже идет

– Ну что ж, поднимем наши головы, вознесем взгляды к небесам и будем искать крылья!

В сарае воцарилась тишина, нарушаемая только смутным шумом дождя да всхрапыванием засыпающих лошадей. Еле ощущаемое дуновение воздуха от ветра, пробивавшегося через плохо законопаченные щели, отгибало в сторону язычок пламени, и тени на стене шевелились, словно живые.

Заскрипела дверь, и в сарай вошла хозяйка. Темнота за ее спиной была непроглядной, туда не хотелось даже заглядывать.

– Замерзли, еврейчики? – бодро начала хозяйка, энергичными движениями рук стряхивая воду с рукавов кожуха. – Давайте баш на баш: вы мне пособите, а я вас согрею.

– А чем пособить-то? – вылез из соломы Довале.

– Извела меня невестка, сил больше нет. Ледащая девка досталась, ни сыну удовольствия, ни мне подмоги. Заколдуйте ее, чтоб слегла на пару дней, я и передохну маленько.

Мендель-Зисл состроил страшную рожу и уже открыл рот, чтобы решительно отказаться, но Довале его опередил. Незаметно для хозяйки подмигнув балагуле, он солидным тоном произнес:

– Работа непростая, но возможная. Неси дюжину свечей, казанок с углями, шесть яиц и нам чаю, чтобы согреться. Как принесешь – сразу за дверь, и не вздумай заходить, пока не позовем. Станешь подсматривать или подслушивать – пеняй на себя, ответственности за это мы нести не будем. Согласна?

– Согласна, согласна, за тем и пришла, – ответила хозяйка и тут же выскочила из сарая.

– Кто тебя тянул за язык?! – возмущенно зашипел балагула. – Что теперь о нас подумают?

– Хуже уже не подумают, – весело отозвался Довале. – Слышал, для чего она пожаловала? Она и без того нас колдунами считает. Так не будем ее разочаровывать! Заодно хоть закусим, согреемся и свечки ханукальные зажжем.

– Мало ли что она считает, – возмутился Мендель-Зисл. – А теперь мы подтверждаем ее дурацкие мысли!

– Да плевать я хотел на мысли неграмотной польской селянки, – возмутился Довале. – Пусть думает, что хочет. Не любят они нас, не любили и любить никогда не будут.

– Мне не нужна их любовь, – отозвался Мендель-Зисл. – Но благодаря тебе завтра эта селянка может пойти к воеводе и под присягой подтвердить, что на ее глазах евреи занимались колдовством.

– Ничего она не подтвердит, – усмехнулся Довале, – потому что ничего не видела и не слышала. Пусто у нее в загашнике, лишь собственные пустые речи!

Мендель-Зисл хотел возразить, но дверь снова заскрипела, и вошла хозяйка, неся казанок с углями, а на сгибе локтя – корзинку с яйцами и свечами.

– Быстро ты обернулась! – удивился Довале.

– Та все ж ведь под рукой, шаг туда, шаг обратно. Вот, берите, а я за чаем сбегаю.

Зажгли свечи, испекли яйца в углях, достали уцелевший хлеб и поужинали, прихлебывая горячий чай. Сарай наполнился светом, путники согрелись и, несмотря на скудный ужин, почувствовали себя почти счастливыми. Говорили благословения после еды с особым чувством и пониманием. О селянке забыли, она осталась за дверьми, в черной глубине ненастной ночи.

Дождь стих, уши так привыкли к его мерному шуму, что наступившая тишина казалась удивительной. Лишь изредка ее нарушал запоздавший раскат грома.

Надо было устраиваться на ночь. Путники погасили свечи, оставив лишь одну, и принялись зарываться в сено, но их приготовления прервал резкий стук в дверь.

– Кто это может быть? – удивился Мендель-Зисл, поднимаясь на ноги. За порогом стояла хозяйка.

– Уж простите, – жалобно взмолилась она, оставаясь за порогом, – я не знаю, закончили вы свои дела или нет, только годить больше нет возможности.

– Заходи внутрь, – Мендель-Зисл придержал дверь, давая селянке войти.

– Пожалейте, пожалейте эту дуру набитую, – продолжала молить хозяйка. Теперь она обращалась прямо к Довале, видимо, считая его главным. – Она криком кричит, так живот закрутило. Умирает, кончается прямо на глазах. Хоть и паскуда, да все ж таки не чужая, помогите!

– О ком ты говоришь? – перебил ее Довале.

– Да о невестке же, бедолаге горемычной. Пожалуйста, расколдуйте ее обратно, нет моего здоровья видеть ее страдания.

– Хорошо, – важно произнес Довале. – Но нам понадобятся еще угли, двадцать картошек, соль и лук.

– Уже несу, – вскинулась селянка и выбежала из сарая.

– А если невестку не отпустит? – свистящим шепотом спросил Мендель-Зисл. – Тогда, что тогда будешь делать?

– Глупости, случайно совпало, – махнул рукой Довале. – Закрутил у девки живот, пройдет через полчаса, они же здоровые как лошади. А мы хорошо поужинаем.

– Как ты не боишься? – настаивал Мендель-Зисл. – Разные болячки бывают на свете. Откуда в тебе уверенность, что все пройдет?

– Оттуда, – Довале ткнул пальцем вверх. – По твоему совету я перевел взгляд на небо, полное надежды и света, и уверился в благополучном исходе.

– Балабол, – махнул рукой Мендель-Зисл. – Болтун и балабол.

Снова зажгли свечи, испекли картошку и умяли ее подчистую с луком и солью. Ах, как это было вкусно, как шикарно! Шайке расхрабрился, приоткрыл дверь и выглянул наружу.

Гроза прошла, но молнии еще вспыхивали. И без того блеклая луна, мелькающая в разрывах облаков, при каждой вспышке тускнела еще больше.