Он уже идет

Пришло много людей. Площадь заполнилась народом. Десятки свечей жарко полыхали. Кто-то даже принес ханукальный подсвечник, что совсем не соответствовало событию, но зато на нем сияли целых восемь свечек.

Перед началом церемонии ребе Михл велел молодой паре стать как можно ближе друг к другу, чтобы между ними ни в коем случае не смог бы оказаться никто другой, не сумела бы втиснуться никакая иная сущность.

Все шло своим чередом. Невесту семь раз обвели вокруг Зямы, раввин произнес необходимые слова, и жених надел на чуть дрожащий указательный пальчик девушки скромное золотое колечко. Ребе Михл провозгласил благословения, отпили из кубка с вином, Зяма раздавил ногой обернутый в рогожку стеклянный стаканчик, память о разрушенном Храме, и поднял фату с лица своей жены. Та охнула от волнения и доверчиво склонила голову на его плечо.

Все прошло удивительно тихо и спокойно, Махлат не появилась. То ли демоны не успели сориентироваться, то ли были заняты другим. Зяма с облегчением глубоко вздохнул, перевел взгляд на людей, стоявших перед хупой, и замер.

Перед рядом учеников ребе стоял, как всегда без шапки, рыжея огненной шевелюрой, едва прикрытой потертой ермолкой, Самуил собственной персоной. Четкий и резкий, предельно материализованный, успевший уже нахвататься чьей-то жизненности. Около него, за спиной у служки с охранной запиской, выделяясь без талесов, грозно чернели два похожих на Самуила беса, словно в насмешку державших в руках толстые авдальные свечи. О, беда учит, Залман теперь узнавал их, мог сразу выделить из толпы.

Бес Самуил-Самаэль пристально смотрел на молодую пару, и на лице его было написано: ужо погодите, голубчики, все еще впереди, все еще впереди.

Глава вторая Всем собакам собака

Преуспел, реб Гейче, преуспел. Не каждому удается так много сделать в короткой земной жизни. И Тору изрядно поучил, и восемь детей поднял – трех мальчиков и пять девочек – и выдал девочек замуж, а мальчиков женил, причем очень удачно, и дождался внуков и даже правнуков, и при всех этих солидных хлопотах капиталом немалым ворочал.

Винокуренный заводик Курува принадлежал единолично реб Гейче. Партнерства он не признавал, справедливо полагая, что от партнеров в деле одни хлопоты и ненужные расходы. Пан Анджей Моравский давным-давно подписал ему исключительное право гнать водку в своих владениях и ни одной секунды за все эти долгие годы не усомнился в правильности принятого решения. Деньги реб Гейче платил точно в срок, иногда добавляя сверх установленной суммы.

– Да вот, торговля в последние месяцы шла удачно, – повторял он одно и то же объяснение. – Грех не поделиться.

Такую праведность пан Анджей весьма ценил.

Помимо оптовой продажи, реб Гейче снабжал по особой цене своим товаром шинкарей до самого Люблина, зарабатывая столько золотых, сколько приступов лихоманки вы бы пожелали своим врагам.

Всю жизнь реб Гейче боролся со скопидомством собственного естества. По натуре он был жадным, даже скаредным человеком, и каждый грошик, отрываемый на помощь бедным, – цдока – острой гранью полосовал его бедное сердце. Но реб Гейче знал, что в преодолении натуры и состоит духовная работа еврея, и поэтому боролся с самим собой безо всякой жалости и снисхождения.

С одной стороны, он завидовал счастливчикам, жертвовавшим с такой же легкостью, с какой яблоня осыпает плодами землю под своей кроной, не заботясь, стоят на этой земле ведра для сбора урожая или дымятся кучи свежего навоза.

– С другой стороны, – утешал себя реб Гейче, – какую заслугу можно с уверенностью назвать подлинной? Лишь ту, когда человек силой отрывает от себя с трудом заработанные деньги и жертвует их потому и только потому, что такова воля Творца.

«Разве Всевышний нуждается в нашем мире? – спрашивал себя реб Гейче. – Он создал его с одной-единственной целью – проявить милосердие, питать и поддерживать миллионы существ. Я должен быть подобен Ему, питать и поддерживать других людей не оттого, что у меня доброе сердце и жалостливая душа, а чтобы с помощью этого поступка проявлять свет Всевышнего в мире тьмы и лжи».

Тем не менее он ждал и верил, что когда-нибудь совершаемые через силу поступки заневолят его натуру, переменив ее к лучшему, и он научится жертвовать легко и естественно. Шли годы, но упрямое естество не размягчалось «давательными» упражнениями, а скорее наоборот – грузнело, становясь все более заскорузлым.