Он спас Сталина

— Что могу сказать, он тогда мне виделся высоким, плечистым, черноволосым человеком, а может, и с темно-русыми волосами, сколько времени уже прошло!.. У него были доверчивые большие карие глаза, всегда открытые и смотрящие при разговорах в глаза собеседнику, а еще неторопливая походка. Хотя ходил он «по-маяковски», делая широкие шаги — ноги-то длинные. Пряди волос у него постоянно спадали на лоб, и тогда он одной рукой, а то и двумя заглаживал, нет скорее закидывал их назад. Форма военная, как и гражданские костюмы, всегда была наглажена и вписывалась в богатырскую фигуру, идеально подогнана.

Говорить особо не любил, но если о чем-то и высказывался, то всегда по делу. На разборах и при подведении итогов говорил неторопливо, умно, подмечая реальные недостатки и указывая пути и направления их устранения. Не было ни одного случая, чтобы он повысил на кого-то голос. С собеседником говорил на равных, выслушивая до конца и никогда не перебивая. Одним словом, умел слушать и слышать беседующего с ним сотрудника.

Жил он в доме — особняке, как и все руководящие работники Особого отдела, недалеко от места службы. Командование военным округом тоже обитало в аналогичных условиях. Много вилл, коттеджей и шикарных особняков оставили поляки и евреи соответственно в 1939 и 1941 годах. Одни убыли в Польшу, других расстреляли немцы.

Поэтому часто, даже в выходные дни, он приходил на работу. К нему нередко приезжала из Москвы то ли гражданская жена, то ли любовница, то ли хорошая знакомая — статуса ее до сих пор не знаю. Говорили, что это была артистка, с которой он познакомился во время службы в Германии. Из Львова и он иногда летал к ней в Москву. Но это было редко, и неизвестно, к ней ли он летал или по делам.

Однажды во время моего дежурства в выходной, как сейчас помню, это было под вечер, Кравченко пришел в отдел. Я доложился по уставу, что никаких происшествий за время моего дежурства в Особом отделе и его подразделениях на местах не произошло.

— Если все в порядке, то и хорошо. Я немного поработаю, — сказал он и прошел в кабинет.

Примерно часа через два он покинул помещение. В руке генерал держал конверт с письмом.

— Передайте его завтра с утра коменданту, он знает, как сделать, чтобы оно дошло быстрее до адресата.

Письмо положил на стол.

— Есть, — ответил я ему.

Когда генерал покинул дежурную комнату, я взглянул на конверт. Письмо адресовалось в Москву женщине по фамилии Цесарская. Естественно, адрес и имени ее я не запомнил. Да и не знал, кто она есть.

И только спустя годы, я узнал, что это была его подруга — артистка кино и Московской филармонии, которая в конечном счете предала его в трудные минуты жизни. Об этом мне рассказывали мои сослуживцы…

Генерал-майор в отставке, участник афганских событий Казимир Георгий Максимович

— Григорий Максимович, в период своей службы в Особом отделе КГБ по ПрикВО в середине пятидесятых вы имели отношение к следственной работе. Руководил отделом в то время генерал-майор Николай Григорьевич Кравченко. Что вы можете рассказать о нем как о человеке и чекисте?

— Получив высшее юридическое образование, я был определен в органы военной контрразведки на следовательский участок службы. Попал во Львов, в Особый отдел округа. Это был период, когда Хрущев лихорадочно «пересматривал» дела на репрессированных и их обидчиков. Он заставлял прокуроров и следователей разных уровней и степеней искать материалы для показа делегатам XX съезда партии о преступлениях Сталина.

— Но в этих преступлениях он и сам участвовал. Он тоже ведь был в партийной обойме ВКП(б). Не так ли?

— Все так, но об этом он тогда не думал, «в зобу дыханье сперло…» от радости получения главного портфеля страны, действовал на упреждение и опережение. Главное для него в тот период было — найти как можно больше доказательств «виновности» конкретных лиц.

— Пересматривая дела, общались с Николаем Григорьевичем?

— Конечно.

— Расскажите, как это было и каким он вам тогда представлялся?

— Помню, наш отдел располагался на улице Гвардейской. Двухоконный кабинет начальника отдела располагался на втором этаже здания. Обстановка в кабинете была привычная для того времени с казенной мебелью: письменный стол, приставной стол, стулья и старинные напольные часы.

Дверцы книжного шкафа почему-то были застеклены матовыми стеклами, поэтому трудно было разобрать, какие книги в нем стояли. Но книг было много. Как говорили сослуживцы, он книги любил, и покупал, и читал. К кабинету примыкала небольшая комната отдыха с одним окошком и кушеткой с тумбочкой.