Он и она минус он и она

Прошло больше полутора лет. Твое отсутствие плохо на меня повлияло, нет, я смирилась, что тебя нет рядом, но привычка капризничать осталась. Это такая заразная штука, особенно когда понимаешь, что тебя жалеют и ты можешь добиться чего угодно, топнув ножкой, надув губы, а то и закатив истерику.

И вот однажды мы с мамой поехали на дедушкиной машине в большой-большой магазин, мне нужны были новые вещи, из старых выросла. Искали подешевле, я спорила, требовала вещи, которые нравились, в конце концов мама купила. После мы зашли поесть в ресторан гипермаркета. Те, кто торопится, обычно сидят за столиками внизу, а те, кому спешить не надо, отдыхают на верхнем уровне, нам торопиться было некуда. Мы заняли столик, мама оставила меня караулить вещи, сама пошла покупать еду.

Сидеть скучно, я облокотилась о перила и, болтая ногой, рассматривала народ внизу. Вернулась мама с подносом, поставила его на стол, а я в этот момент увидела своего папу… Ты шел в обнимку с очень красивой тетей, вы оба смеялись и целовались в губы, забыв, что кругом много людей. Я была удивлена, мне ведь говорили, ты уехал работать в далекую страну, что ты там очень нужен, без тебя никак нельзя. Я тобой гордилась, хотя мне ты тоже был нужен. И вдруг вижу, а ты вот, идешь… Ты идешь, а не кто-то другой. И сказала маме, нет, закричала:

– Смотри, смотри, наш папа!

Хотела позвать тебя, набрала полную грудь воздуха, но… мамина ладонь закрыла мне рот. Так мы и стояли, пока вы не прошли под нами, потом не скрылись. Опять я ничего не понимала, страшно обиделась на маму, что не дала мне позвать тебя. А когда ела, заметила, что она не ест, мама наклонила голову… я не видела лица, только видела, как капали на стол ее слезы… одна за одной… одна за одной… Мне стало так неуютно от этого, никогда не видела, чтобы она плакала, да и в тот миг моя мама скрывала от меня слезы. Я это поняла.

Потом мы сели в машину, а ты и твоя красивая тетя второй раз прошли мимо, близко-близко прошли, прямо перед носом нашей машины. Вы шли, держась за руки и снова целовались, вы смеялись, что-то говорили друг другу… Мне стало нехорошо, я растерялась, не знала, что делать, хотела даже выскочить, потребовать от тебя ответа… Правда, не знала, какие вопросы буду задавать, мне просто хотелось поскандалить, закатить истерику, которая часто помогала добиться новой игрушки, лишнего пирожного. В тот миг ты для меня был пирожным, которое у меня отняли, а мне хотелось отнять у тети мое пирожное.

Остановила меня мама. Она разрыдалась. Плакала так горько, так отчаянно, как плачут над покойником, теперь ее слезы текли потоками, их было много, а мне стало тревожно… даже страшно… и жалко маму, самой захотелось плакать. До меня дошло, что это твои слезы, то есть они из-за тебя. Дошло, что ты очень-очень обидел ее, обманул маму, меня и всех, никуда не уехав, а я тебя ждала. Все полтора года. Но раз не уехал, раз у тебя другая тетя, то ты разлюбил маму и меня.

И припомнила, сколько хлопот я доставляла ей, как расстраивала ее. А еще мне вдруг стало ясно: мы с мамой остались одни, теперь нас только двое. Ну, еще дедушка с бабушкой, конечно… и все-таки нас двое. Тогда я и дала себе слово никогда ее не огорчать, чтобы из-за меня она не плакала так горько.

Мне пришлось измениться, это было тяжело для маленькой девочки. А когда мы с тобой снова встретились, я уже была взрослой, но тот день врезался в память крепко. Я хорошо помнила и боялась: если мама узнает о наших тайных встречах, это ее сильно расстроит, она расценит это как предательство, будет плакать так же горько, как в тот день, когда мы встретили тебя с другой женщиной.

Но вдруг беременность, Платон бросил… Больше всего я боялась причинить боль маме, этот страх засел у меня в затылке, я не знала, как сказать ей… Она сама догадалась и вытаскивала меня из депрессии, считая, что я повторю ее судьбу. Она не хотела видеть меня несчастной, поэтому уговорила выйти замуж за Костю, когда он сделал предложение.

Конечно, я мечтала с тобой поговорить, узнать почему ты ушел от нас, отругать хотелось тебя, наказать, потом простить… в общем, лезли в голову всякие глупости.

* * *

Георгий Глебович пересел к ней на диван, обнял за плечи. Не знал, что настолько тяжело переживают несмышленые дети разрыв родителей, что и став взрослыми, долго помнят удар, обиду. Его потянуло оправдаться, получить прощение, в конце концов, дочь ему нужна больше, чем он ей:

– Да, я тогда ошибся, мне понадобилось два года, чтобы понять: рядом пустышка, потом еще три, чтобы избавиться от нее – не желала «красивая тетя» терять жирный кусок, изменить себя тоже не старалась или не сумела. Я понял, что люблю Надю, но только через год смог подавить стыд и прийти с повинной, а она… она не стала со мной разговаривать. Много раз я пытался помириться с твоей матерью, но ты Платона великодушно простила, а она меня – нет.