Он и она

— Не мешкай, Поток, — обратилась «фиолетовая» к предпоследней участнице ночного собрания, — я чувствую его приближение.

Все обернулись к полоске леса в восточной стороне, слегка обозначившейся рыжеватым оттенком.

Игривая блондинка лет тридцати пять на вид с метрикой в кармане, из которой следовало, что девице недавно стукнуло шестьсот семь лет, плавно вошла в круг:

— Ведьма, осознающая свой грех, страдает, ибо разряжение столь тяжелой энергии, коей является злоба, проходит через нее. Искупление совершенных злобных дел осуществляется через поражение детородных органов и создает кармичность бесплодия. Тиран, в отличие от ведьмы, не осознает греха, поелику вся энергия злобы уходит вовне, что определяет его тяжелую Карму недоразвитых или отсутствующих вовсе органов физического тела. Если коротко, в следующей жизни Тиран — калека, ведьма — бездетная.

— Я всегда говорила, нечего подавать убогим, — весело вставила неутомимая Намерение, а Поток так же плавно, как и появилась, отбыла на место.

— Что ж, — поднялась с места последняя, «фиолетовая» ведьма, — я, Раздвоение, на правах старшей (шестьсот шестьдесят шесть лет) закрываю Шабаш последним словом, и оно таково: этот грех сильнее всех остальных целенаправленно уничтожает Искру Божью, Тело Света в душе. Бойся злобы, ибо она овладевает медленно, но верно, забирая себе все, что имеется, и превращая Суть в Лысую Гору.

Она подняла взор прямо к искре, за которой скрывалась душа, петух, чихнув со сна, расправил грудь и трижды проорал свою песнь восходящему солнцу. Костер погас; ведьмы испарились в остатках дыма, смешавшись с утренним туманом, окутавшим голую макушку Лысой Горы; роса блестящими бусинами усеяла траву, примятую вокруг пепелища в тринадцати местах.

Отпускай и ты, случайный наблюдатель, свою искорку, Путь ее далек и полон опасностей, в отличие от твоего, спокойного и уверенного, ведь ты, не будь глупцом, сохранил бы в себе Искру Бога, Тело Света, Дар Создателя. Или нет?

Пустой след

Итак, по воле, скорее Его, нежели своей, я здесь снова, внутри идеально приспособленной для обитания в местных условиях и совершенной под поставленные задачи оболочки, нашпигованный навыками, талантами и сладко-горьким опытом, а также в придачу снабженный подробнейшей мировоззренческой и поведенческой инструкцией о десяти пунктах. С подобным потенциалом можно преспокойно прогуливаться по воде, сдвигать горы и оборачивать в вино содержимое луж. Что ж, в таком случае вперед, без оглядки, во след за течением Времени, запущенным исключительно для меня; и, кстати, пока еще не отключена память, я — женщина, в полной мере испытавшая на себе боль, унижение и притеснения со стороны мужчины — нынче сама в мужском обличии.

…Жанну вели на казнь. К измученной пытками и допросами молодой женщине в качестве почетной «свиты» отрядили аж четверых английских солдат. Пара впереди молча громыхала сабатонами по каменной мостовой, щурясь на яркое майское солнце из-под поднятых на бацинетах забрал. Двое сзади изредка перебрасывались короткими фразами на своем варварском языке и, судя по насмешливому тону, конвоиры говорили о ней. Жанна болезненно улыбнулась: хрупкое, еле передвигающее израненными ногами создание под присмотром чужестранцев следует на костер, ну чем не путь Иисуса на Голгофу?

Совпадение могло показаться чересчур точным, если бы не одно «но»: Христа предали один раз, ее — трижды. Первый «Иуда» не открыл ворот своего замка, хотя именно ему на помощь привела она свой отряд и ее пленили. К чему были бессмысленные смерти пошедших за Жанной и ее собственный позор? Может ли быть прощен Иуда, дрожащий, как осина на ветру, от страха?

«Может, — ответила Жанна сама себе, — ибо не ведает, что творит».

Второй «Иуда» просто нуждался в деньгах. Господи, да ему было не важно, что продавать: земли, которые он потерял; людей, что усеяли своими телами поле брани; или ее, предательством оказавшуюся в его власти. Может ли быть прощен Иуда, ищущий выгоды? «Может, — снова был ответ, — ибо не ведает, что творит».

Третий — и что оказалось самым удивительным для нее — был обряжен в сутану и не снимал с шеи Распятия, но чистым обманом добился «отречения» Жанны, оказавшееся на бумаге совсем не тем, что оговаривалось на словах. Маленький крестик, поставленный ею на пергаменте под текстом, которого не понимала, но доверилась, вел ее теперь на костер. Может ли Иуда, погрязший во лжи, быть прощен?

Женщина подняла глаза к небу, солнце, и без того ослепительное, вспыхнуло так, что все четыре забрала звякнули одновременно, словно впереди показалась не площадь Старого Рынка, а вражеская конница.

«Да», — ответила себе Жанна в третий раз, и блаженно улыбнулась…

…Свист кнута; острая, пронзающая боль; раз, два — считает секунды бедняга; и снова свист; и снова косица из сыромятной кожи рвет окровавленное мясо, жалкие лоскутки плоти на трещащих ребрах.