Через семь лет сильно постаревший купец приехал в знакомый ему город. Завершив свои торговые дела, он решил проведать могилу своего странного приятеля, но, сколько ни искал, так и не нашел кладбища. Когда же он попросил местных жителей помочь ему, те ему рассказали, что произошло. Года три назад необычайно быстро наступила весна. Река за ночь вышла из берегов, и город оказался во власти бурного наводнения, принесшего большие беды и несчастья жителям. Но и не только им: злой поток ночной воды унес и все кладбище. На его месте остался ровный и спокойный пустырь.
Ничего не сказал купец. И в тот же день покинул город.
Ибрагим замолчал. Недалеко раздавался мерный гул огромной стрекозы. Отец посмотрел на сына. Омар ничего не говорил и не спрашивал: он внимательно рассматривал небольшой ярко-голубой цветок. Ибрагим вдруг облегченно вздохнул: слава Аллаху, сын ничего не понял. Да и зачем ему-то надо было вспоминать это многозначительное сказание суфия о безусловной предопределенности человеческой жизни? Какая польза в этом? Он вспомнил хадис Пророка (мир и благословение Аллаха ему!): «Каждый будет делать то, ради чего он был создан» и усмехнулся: странная и неожиданная штука — память человека.
Но, проживи Ибрагим дольше, он, наверное, услышал бы отзвуки сказки в стихах сына:
Где велось преподавание наук? В медресе. Нишапур, бывший средоточием учености Востока, является родиной учебных заведений этого типа. Задолго до рождения Омара диктование (имла) считалось высшей ступенью преподавания. Говорят, выдающийся алим и мутазилит аль-Джуббаи продиктовал 150 тысяч листов, не заглянув ни разу в книги и записи. А Абу Али аль-Кали надиктовал пять томов.
Но уже в X веке появляется новый вид преподавания. Суть его заключалась в том, что один из слушателей читал текст и учитель временами перебивал его и объяснял (тадрис[3]) трудные места. Это неизбежно приводило к диспутам.
Обучение богословским наукам обычно проводилось в мечети. И если в пору юности Ибрагима и даже позже в доме Аллаха можно было встретить спорящих мужчин и подростков, то потом мечети стали считаться неподходящим местом для диспутов. Видоизмененный метод преподавания благодаря преобладанию тадриса создал условия для возникновения медресе.
Уже через несколько лет Омар бегло читал по-арабски и мог повторить, не заглядывая в Коран, подряд несколько сур. Это особенно воодушевляло Ибрагима, с интересом слушавшего непонятную гортанную речь своего сына. Но не только Священной книге отдавал все свое время Омар. Случалось, вопросы сына ставили в тупик отца, человека опытного в житейских делах, немало лет прожившего на этом свете.
И в минуты отдыха, размышляя о сыне (не как отец, а глядя на него как бы со стороны), снова и снова убеждался он, что Омар в своем развитии все больше опережал сверстников. Хорошо это или плохо, Ибрагим не знал. У Омара не было близких товарищей, лучшими его друзьями были книги. Но страшнее для Ибрагима было другое — растущее между ним и сыном непонимание.
Практический ум нишапурского палаточника никак не мог понять, почему Омар не относится с должным рвением к арифметике и географии. Конечно, хороши и астрономия, и геометрия, и музыка, и философия. Но эти науки больше для детей людей благородных: визирей, кади, раисов. А для ремесленников и купцов больше подходят науки практические. Ведь, как бы то ни было, в любую лихую годину торговля и ремесло не дадут умереть с голоду, в то время как кади и раисы меняются с каждой новой властью. Да и не всегда для них такие повороты оказываются благом. Конечно, лестно, если сын — большой человек (Ибрагим иногда вспоминал свои честолюбивые мечты при рождении Омара), но еще лучше видеть сына со скромным достатком, зато целого и невредимого. Между тем каждый знает: жизненный путь людей, считающих себя важными и знатными, нередко до срока прерывает рука палача!
…Было это в начале лета. Возвратившись из медресе, Омар умылся и с раскрытой книгой долго сидел у арыка, о чем-то напряженно думая. В последнее время такая картина была привычной для окружающих. Углубившись в работу, Ибрагим не заметил, что прошло довольно много времени, и, подняв голову, он увидел Омара, сидящего в той же позе.
— Не заболел ли, сын? — спросил встревоженный отец.