Именно Сара Бернар в 1872 году пришла сообщить «своему любимому Чудовищу» о смерти директора «Одеона» Шарля де Шили. На похоронах Гюго увидел восьмидесятилетнего барона Тейлора, который во времена Сенакля и знакомства с Виньи был одним из его первых друзей и с которым он не встречался в течение двадцати пяти лет. «За это время он успел стать сенатором, а я изгнанником».
Среди бесчисленного множества поклонниц, актрис, писательниц, светских дам, которые предлагали ему тогда свою нежную дружбу, чьи фотографии заполняли его интимные записные книжки (заботливо наклеенные на обороте некоторых страниц и часто украшенные засушенными цветами), над всеми царила Жюдит Готье, удивительно красивая брюнетка: «Чуть розоватый цвет лица, большие глаза с длинными ресницами, придававшие этому задумчивому и как будто дремотному существу неизъяснимую, таинственную прелесть женщины-сфинкса», — писал о ней Эдмон Гонкур. Гюго познакомился с Жюдит Готье и стал ухаживать за нею во время пребывания в Брюсселе, куда она приехала со своим мужем, Катюлем Мендесом. В 1872 году она часто встречалась с Гюго и беседовала с ним о своем отце. «Добрый Тео» страдал тогда от сильных сердечных приступов, но, как никогда, должен был усиленно работать, чтобы обеспечить свою жизнь. Гюго дружески предложил взять его с собой на Гернси, но, так как переезд был бы опасен для больного, он добился для Готье пенсии. 12 июля он написал Жюдит сонет «Ave, Dea, moriturus Ie salutat»[213]:
Ему исполнилось семьдесят лет, ей двадцать два года, но она принадлежала ему toda[215]. Она выразила свое согласие, остроумно и изящно обыграв стих из «Рюи Блаза»:
«Мой повелитель
У ваших ног, во мраке, человек.
Он ждет…
Я обдумала все и решилась. Благодарю.
Упоительная победа; он пожелал, чтобы Жюдит приехала в «Отвиль-Хауз». Ему хотелось укрыться там ото всех. Успех «Рюи Блаза» внушил директорам театров желание возобновить и другие драмы Виктора Гюго. «Но репетиции одной пьесы мешают мне, — жаловался он, — написать другую пьесу, а так как мне остается четыре-пять лет для творчества, я хочу создать последние задуманные мною вещи… Право, надо мне удалиться». Человек, одержимый жадным любопытством, вечный обольститель, поглощенный политикой и осаждаемый прелестными слушательницами, он стремился работать в одиночестве и много читать. Его медовый месяц с Парижем, пережитый в 1870 году, кончился; в 1872 году мед превратился в патоку, как сказал бы Байрон. Великолепный сборник «Грозный год» был принят без восторга. Газеты ставили ему в вину то, что он заступался за Луизу Мишель, за Анри Рошфора, за всех потерпевших поражение коммунаров, и то, что он сочувствовал социализму. «Спускаясь по лестнице в доме на улице Ларошфуко, — пишет Гонкур, — я все еще оставался во власти обаяния этого великого человека и все же в глубине души был несколько иронически настроен по отношению к тому пустому и звонкому мистическому жаргону, на котором высокопарно изъясняются такие люди, как Мишле и Гюго, желая выглядеть в глазах окружающих пророками, имеющими дело с богами…» Все слилось воедино, чтобы отъезд стал для него желанным; пустив в ход все обеты ревнивой женщины и верной любовницы, Жюльетта звала его на «наш славный и прекрасный Гернси». Гюго откликнулся на этот призыв стихами:
Не найдя себе места среди фанатиков обоих лагерей, он снова жаждал теперь удалиться в почетное и искупительное изгнание. Чувствуя себя счастливым, он 7 августа 1872 года отправился на Гернси и, остановившись по пути на Джерси, прибыл наконец на свою «скалу».
3. На склоне лет…