Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

О современных писателях Виктор Гюго отзывался без обиняков. Его удивляло, что критика вознамерилась раскрыть «великое значение поэзии Мюссе… Я нахожу очень верным и прелестным определение, которое ему когда-то дали: мисс Байрон… Он во многом уступает Ламартину… Есть только один классик в нашем веке, единственный, вы понимаете? Это я. Я знаю французский язык лучше всех. После меня идут Сент-Бев и Мериме… Но этот последний — писатель короткого дыхания. Сдержанный, как говорят. Вот уж действительно хорошая похвала писателю. Тьер — это писатель-швейцар, нашедший читателей-дворников… Курье — гнусный малый. У Шатобриана много превосходных сочинений, но это был человек без любви к человечеству, отвратительная натура. Меня обвиняют в том, что я был горд; да, это верно, моя гордость — это моя сила».

В тот же самый 1867 год произошло событие, которое в глазах Жюльетты стало великим: визит госпожи Гюго в «Отвиль-Феери», то есть к госпоже Друэ. После двух лет отсутствия добросердечная Адель Гюго хотела поблагодарить ту, которая с радостью исполняла обязанности ее заместительницы. Жюльетте было грустно, что «сняты с очага и опрокинуты ее котлы», что больше она не нужна «как стряпуха», но она была польщена вниманием, проявленным к ней Супругой, и тотчас явилась в «Отвиль-Хауз» с ответным визитом, как это принято между главами государств.

Жюльетта Друэ — Виктору Гюго:

«Я поспешила выполнить долг вежливости, так как чувствую глубокое уважение к твоей очаровательной супруге».

Отныне для нее стало «милой привычкой вмешиваться во все семейные радости». Несколько позже она провела подле своего возлюбленного три месяца в Брюсселе и была принята в доме на площади Баррикад. Она даже была приглашена, вместе с Шарлем, его женой и сыном, четырехмесячным малюткой Жоржем, пожить несколько недель на даче среди лесов Шофонтена. Там она читала вслух госпоже Гюго, зрение которой очень ослабело.

Жюльетта — Виктору Гюго, 12 сентября 1867 года:

«Мое сердце не знает, к кому из всей вашей семьи прислушиваться. Я восхищена, растрогана, поражена, счастлива, как только может быть счастлива бедная старая женщина. Сколько счастья выпало мне на долю за последние две недели: солнце, цветы, милый малютка, семейный круг и атмосфера любви! Я обнимаю тебя и благословляю всех вас».

В шестьдесят один год, после жестокого и долгого покаяния, она наконец смогла «вкусить сладость деликатного и широко не оглашаемого прощения». Даже на самом Гернси рассеялись предубеждения против незаконного, но освященного временем сожительства. Жюльетте было разрешено во время отсутствия госпожи Гюго прожить месяц в «Отвиль-Хауз»! Недолгое, но восхитительное счастье.

Жюльетта Друэ — Виктору Гюго:

«Я пользуюсь каждым мгновением и всеми случаями, которые мне предоставили милосердный Бог и ты. Преисполненная обожания, благодарю за это вас обоих».

В это время труппа странствующих актеров сыграла на Гернси «Эрнани», и, к великому удивлению Жюльетты, которая побаивалась предрассудков «шестидесяти» (шестидесяти именитых семейств острова), спектакль имел успех. На Гернси теперь продавалась фотография Виктора Гюго среди детей, снятая на рождественской елке, и даже сам булочник пожелал купить портрет «отца семейства из „Отвиля“». Так пришла местная слава, возникающая всегда с большим опозданием. Отныне установился новый уклад жизни. Госпожа Гюго большую часть года жила в Париже, где семья Шарля время от времени просила ее о гостеприимстве. Франсуа-Виктор, Шарль и Алиса сохраняли за собой дом на площади Баррикад в Брюсселе; Жюли Шене и Жюльетта присматривали за Великим Изгнанником на Гернси. Летом семья Гюго собиралась в Брюсселе. В 1865 году Бодлер сообщил Анселю, что поэт окончательно поселился в Бельгии:

«Кажется, он рассорился с океаном! Либо у него не хватает больше сил терпеть океан, либо он сам наскучил океану. А ведь сколько труда стоило Гюго воздвигнуть себе дворец на скале!..»

Однако Бодлер ошибался. Гюго по-прежнему верил, что Гернси дарует ему могучие творческие силы, и очень любил свой «дворец».