Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

Эти знаменитые примеры слишком цветущей старости не утешали Жюльетту. В сентябре она заставила агента частной сыскной конторы проследить за Гюго и раскрыла, как она называла, «его позорные похождения». Записная книжка Гюго, 19 сентября 1873 года, 7 часов 30 минут… «Катастрофа. Письмо Жюльетты – Ж. Ж. Мучительное волнение. Ужасная ночь…» Оставив ему прощальное письмо, она сбежала, как это делала во времена своей молодости. Гюго был потрясен и в страшном отчаянии предпринял поиски, всюду разослал телеграммы. Записная книжка, 22–24 сентября 1873 года: «Три тревожных дня. Невыносимые муки. И повелительная необходимость держать все в секрете: я должен хранить молчание и ничем не выдавать себя. Я сохраняю спокойствие. А сердце у меня разбито…» Наконец он узнал, что ее видели в Брюсселе: «Проблеск надежды». Когда ее нашли, она согласилась вернуться. Записная книжка, 26 сентября 1873 года: «Я не буду присутствовать на генеральной репетиции „Марии Тюдор“… чтобы не пропустить поезд, прибывающий в 9 ч. 5 мин. Приехал раньше на час с четвертью. Ничего не ел. Купил хлебец за одно су и половину съел. Поезд прибыл в 9 ч. 5 мин. Мы вновь встретились. Счастье, равносильное отчаянию…» Ведь он так нежно любил ее. «Душа моя отлетела» – так он сказал, когда подумал, что потерял ее навсегда; но старый фавн не хотел умирать в нем, а Жюльетта не могла согласиться с разумной мыслью, что ее возлюбленный, отличавшийся несравненной жизненной силой, остался молодым, тогда как она угасает. Она заставила его поклясться «головою умирающего сына», что он навсегда порвет отношения с Бланш. Но он не сдержал свое слово. После этого кризиса немедленно последовало новое падение, и записные книжки пестрят заметками об интимных встречах.

Жюльетта Друэ – Виктору Гюго, 16 октября 1873 года

Право, я уже не в силах переносить мучения, постоянно возрождающиеся в моем бедном любящем сердце, и противостоять целой стае молодых искусительниц, к которым, быть может, ты и не стремишься, что, впрочем, еще не доказано.

18 ноября 1873 года

Дорогой и горячо любимый, я не хочу мешать твоему благополучию и не могу не думать о том, что я со своей давней любовью должна казаться такой жалкой среди этих курочек с ярким оперением и острым клювом, которые призывают тебя, непрерывно кудахтая: «Пекопен, пекопен, пекопен», а ты, мой бедный голубок, из последних сил томно воркуешь в ответ: «Больдур, больдур, больдур»[236]. Вот уж сколько времени длится фантастическая охота, а ты все еще не пресытился, ты все еще не обескуражен… Нет, довольно, я спрячу ключ от своего сердца под дверь и пойду куда глаза глядят…

Франсуа-Виктор умер 26 декабря 1873 года. Записная книжка Виктора Гюго: «Еще один удар, самый страшный удар в моей жизни. Мне остались теперь только Жорж и Жанна…» Похороны были гражданскими, так же как у Шарля. «Сколько народу, – говорил Флобер в письме к Жорж Санд. – А какая тишина! Ни малейшего беспорядка! Бедный старик Гюго, до которого я не смог добраться, чтобы обнять его, ужасно потрясен, но держится мужественно». Какая-то газета упрекала его за то, что на похоронах сына он был в мягкой шляпе. Низкорослый Луи Блан произнес прочувствованную речь:

Из двух сыновей Виктора Гюго младший уходит к старшему. Три года назад они были полны жизненных сил. Смерть, разлучившая их позднее, теперь снова соединяет их. Когда-то их отец писал:

Из всей моей семьи остались мне
Лишь сын да дочь,
О господи! В печальной тишине
Иду я в ночь.